Любовь Полищук. Безумство храброй
Шрифт:
Он заходит в очень модный бар и видит меня. Останавливается рядом и внимательно рассматривает. Я нахально смотрю ему в глаза, догадываясь, что передо мной большой начальник.
– Ухаживать будете? Или хотите сразу переспать? – в лоб говорю я иронично. Трудно далась мне эта фраза. С 10-го дубля.
Он улыбается. Значит, собирается ухаживать. Ведет в валютный ресторан. Туда людей с улицы не пускают, а мне с ним швейцар любезно открывает дверь.
– Константин Гаврилович, а у вас валюта есть?! – удивляюсь я.
Он в ответ опять улыбается и угощает вином неведомой мне прежде вкусноты. Дает понять, что я с ним попала в другой мир. Я об этом мире слышала, но толком не знала. Он, наверное, об этом догадался, и стал знакомить с этим миром. В течение всего фильма
Константин Гаврилович человек деликатный, тактичный, спорить с ним не стал. Мало того, распорядился поставить нам телефон, в очередь на который мы уже стояли десять лет. А вот у типа, стоящего рядом со мной, спросил:
– Муж? Любовник?
– Ни тот, ни другой, – говорю я, – иногда спит со мной.
– Подсыпаю, – ухмыляется тип, – у меня таких…
И что удивляет, мой новый знакомый с ним не ругается, его, такого партийного начальника, не смущает, что я работаю водителем пикапа, завожу в санаторий продукты. Встречает меня. Иногда случайно. Иногда умышленно. Дарит цветы. И вдруг предлагает мне стать его женой.
– Это как? – выпучиваю я глаза. – Какой женой? И где?
– Нормальной. В Москве, – спокойно говорит он.
Через пару дней уезжает. Я о нем стала забывать, и вдруг от него приходит телеграмма: быть в Москве такого-то и во столько-то. Зять меня ругает на чем стоит свет, считает, что он меня обманывает, что такие, как он, дурачат всю страну. А я ему говорю: «Поеду! Лучше с Константином Гавриловичем жить, чем с пьянью и рванью». Приезжаю. Меня иномарка встречает. С водителем. Но ключ от машины водитель передает мне, «мол, шуруй». Я от московского движения едва с ума не сошла, запуталась в указателях и светофорах, расплакалась, а Константин Гаврилович приказывает: «Возьми себя в руки и езжай. Привыкай к новой жизни и побыстрее!»
Я в конце концов освоилась.
И от увиденного чуть глаза на лоб не лезут. От квартиры Константина Гавриловича, похожей на большой и дорогой музей с картинами ценою в дом. От специальных магазинов и ресторанов, где бесплатно кормят его и таких, как он, а теперь и меня, как его жену. Всем кланяюсь и говорю: «Большое спасибо», а надо произносить одно слово – «Благодарю», чтобы чувствовали разницу со мною. Везет по магазинам, где такие вещи висят – обалдеешь. Все напрочь итальянские и французские. Выбирай, что душе угодно. Я девушка скромная и не транжира, но кое-что отобрала. Если дают. И бесплатно.
Оказывается, что у таких начальников, как Константин Гаврилович, есть специальные привилегии на то, что простому народу не полагается. И знают они все друг друга. И на даче живут рядом. Знакомит меня Константин Гаврилович с соседом по даче. Играет его Табаков. Обаятельный, улыбчивый сосед, как сам Табаков. А сосед оказывается одним из руководителей КГБ. Совсем не похож на Дзержинского. Глаза добрые и часто улыбается, приглашает меня на семейный обед. Я даже подумала, что зря в народе считают всех кагэбэшников зверями. Не все злыдни. Есть даже очень приятные и человечные. Предлагает свои услуги. «А мне они зачем?» – думаю я, но вскоре пригодились. Ведь я по сюжету фильма в Москве родилась. В 1952 году отца арестовали и расстреляли, мама в Воркуте, в лагере скончалась. Я в детдоме выросла. На шофера выучилась. Живу, как все люди. Думала, что у меня полно привилегий: и на работу водителем, и на мужиков, что подворачивались, на продолжение потомства, дочку родила, хотя и без мужа…
Вечером пиво пью, танцую на дискотеке. Чего еще человеку надо? О том, что можно жить богаче и разнообразнее, – просто не знала. Не приписаны нам были эти привилегии, что Константину Гавриловичу. Почему? Все-таки конституция на всех одна. И отличий за ним особых не числилось, кроме поста, который он занимал.
В громадной стране образовалась, на первый взгляд, небольшая группа людей с особыми привилегиями. И откуда они взялись – не знаю. Вроде сами себе организовали. И тайком. Народ об этом не знает, даже
мой въедливый зять лишь чует, что не все в порядке у него в стране, и поругивается.А если к этой группировке привилегированных присовокупить партийных работников всех уровней на местах, чекистов! В каждом городе, районе и более-менее значительном предприятии, обслугу ГУЛАГа и прочих «закрытых» номерных точек, то эта кучка людей может достигнуть по численности целой армии, и вероятно, не одной. И сколько они наплодили генетически гнилых душой и рвущихся к привилегиям потомков, и если посчитать, какой урон материальный и моральный все они принесли стране…
Об этом даже страшно подумать. А необходимо обязательно. В первую очередь надо извиниться перед теми людьми, что невинно сгнили в лагерях, за счет бесплатного труда которых вырастали привилегии, перед их родственниками. Извиниться перед всеми репрессированными народами, а их около тридцати, и хотя бы вернуть вклады старикам, откладывавших по грошам деньги на сберкнижку, на лечение болезней, на собственные похороны. Не отделаться обесцененной подачкой, а вернуть полным рублем. И стремиться к той обстановке, при которой любой человек, честный и работящий, мог обходиться без охраны, поскольку он не ворует, у него нечего красть и нет никаких привилегий.
Историки утверждают, что первые привилегированные возникли у нас в 1926 году, в городе Сочи, где отдыхали Ленин и Троцкий. Горком Сочи послал в бухгалтерию Кремля требование оплатить пребывание и отдых гостей в городе, на что получил приказ взять эти расходы на местный баланс. Когда это было… Да и привилегии были ничтожными – оплата дач и питания. А сейчас – громадный перечень привилегий, вплоть до бесплатной стрижки. Когда-то, наверное, это все было в диковинку, а сейчас – нормально, люди с этим смирились.
Я постепенно к новой жизни с привилегиями привыкаю, но одна мысль меня заботит – ведь я в Москве родилась и должен быть дом, где мы с семьей жили.
Ищу этот дом. Упорно. Примерно место помню. Людей расспрашиваю. И вдруг одна старушка вспоминает и моего отца, и мать, и ночь, когда их отвозили на черном воронке. А дальше об их судьбе ей ничего неизвестно. И тут я решила воспользоваться услугами соседа по даче из КГБ, попросила его узнать судьбу моих родителей. Он обещал помочь. Это так сценаристы изобразили. В то время уже каждый человек мог обратиться в приемную КГБ, что на Кузнецком мосту, и подать нужный ему запрос о пропавших в годы репрессий родных.
Но в фильме этого решили не показывать, страшились, что после показа фильма великая очередь выстроится на прием в эту приемную.
Поэтому мне дело отца показали вроде как по блату, по знакомству, через чекистского начальника.
Открыла я пухлое дело. Слева на обложке фотография отца в профиль и анфас. У меня глаза от слез набухли. И только. Это в фильме. А в реальной жизни, в каждом деле были собраны документы о пытках, и о том, как и в чем заставляли заключенных признаваться. Не все родные выдерживали эти выбитые силой признания. Ко многим вызывали «скорую». Поэтому сценаристы решили или им предложили это место обойти, кстати, лишив меня весьма правдивых и эмоциональных сцен, которые я мысленно себе представляла. И вот – пред финал фильма. Я нахожу среди подписей под приговором отца к расстрелу фамилию своего нынешнего мужа. Спазмы сдавливают горло. Я чувствую, что могу лишиться рассудка. Настолько чудовищно выглядит для меня подпись Константина Гавриловича. Узнав, что я ознакомилась с делом отца, он объясняет мне, что первой под ним стояла подпись Маленкова. Ведь тех, кто отказался бы подписать этот приговор, тоже могли расстрелять. Одного наказать проще, а когда много подписей, то это сделать намного сложнее. Это они вынесли себе такую привилегию, чтобы избежать сурового суда, если их приговор будет признан ложным. И привилегия сработала после смерти Сталина, хрущевских разоблачений культа личности. Были расстреляны только те чекисты, (Абакумов, Рюмин, Берия), кто лично разрешал следствие с пытками, лично подписывал расстрельные приговоры. (Обычно это делала не масса лживых подписантов, а тройка юристов КГБ.)