Любовь Полищук. Безумство храброй
Шрифт:
Тем не менее она, верная принципу историзма, считала закономерностью свершение великой Октябрьской революции и появление ее вождя – Владимира Ильича Ленина. Ее Лениниана – это романы-хроники о вожде революции, начиная с его юношеских лет, с описания его семьи и дальнейшей революционной деятельности, до полной победы социализма в стране. Но тут она совершает «политическую» ошибку или просто говорит, как честная и принципиальная женщина, о том, что мать Ленина – Маша Бланк – имела еврейские корни. Ей долго не могут простить этого и принимают в партию лишь в 1943 году. Но она упорно продолжает описание его жизни и буквально идет по следам человека, которого считает величайшей личностью эпохи, великим борцом за дело пролетариата и мыслителем-теоретиком коммунистического общества. Она узнает о нем буквально все, вплоть до сложных интимных отношений с Крупкой и Армад. Она не могла не читать слова о Ленине Ивана Алексеевича Бунина, Лауреата Нобелевской премии по литературе: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек –
Мимо Мариэтты Сергеевны не мог пройти факт, отмеченный наркомом здравоохранения Семашко о том, что при вскрытии в голове Ленина вместо мозга обнаружили зеленую жижицу.
Мариэтта Сергеевна прожила большую жизнь – 94 года и, конечно, читала высказывание ученого историка Д. А. Волкогонова о том, что рано или поздно в истории все становится на свои места. Еще в 1955 году он напомнил людям, что «история лаврами победителей увенчивает своих лауреатов обычно много лет спустя. Ленин казался победителем на все времена, но в его октябрьском триумфе Милюков, Мартов, Плеханов, Керенский и другие проницательные россияне увидели смутные очертания неизбежного исторического поражения. Сегодня мы знаем, что именно они оказались правы». Мы – это еще не значит весь народ. Даже в среде интеллигенции ходит мнение и весьма уверенное, что святое дело Ленина исказил Сталин. На полных аншлагах идут спектакли, посвященные этой теме: «Мы – победим», «Большевики»… Даже такой смелый и прогрессивный поэт, как Андрей Вознесенский, со свойственным ему темпераментом требует: «Уберите Ленина с денег». Мариэтта Сергеевна, уже, наверное, многое понявшая из происшедшего в стране за последние 80 лет, не высказывается на эту тему. Трудно, а может, и невозможно расставаться с образом человека, создаваемого ею в литературе всю свою жизнь. Ее творчеством восхищаются многие умные и известные люди, приезжают с визитами дружбы к ней в Дом творчества «Переделкино» Райкин, Утесов, Русланова и Гаркави… Одну из своих лучших книг посвящает Аркадию Райкину – «борцу за справедливость».
Шагинян в юные годы была прекрасной шахматисткой, разбирала партии ведущих гроссмейстеров мира. Очень ждала матча на первенство мира между русским эмигрантом чемпионом Александром Алёхиным и надеждой советских шахматистов – молодым и талантливым Михаилом Ботвинником. Внезапно Алёхин умирает. Своей ли смертью? – мучает Шагинян вопрос. Ведь советское правительство не было уверено в победе своего представителя, а поражение его пережило бы очень сильно и расценило как удар по системе социалистических приоритетов и ценностей. Говорят, что причиной смерти Алехина стала застрявшая в его горле кость. В те же годы от отравления с голливудском ресторане умирает композитор Самуил Покрасс, эмигрировавший в Америку автор песни «Красная Армия всех сильней» и написавший там музыку к фильму «Три мушкетера», обошедшему весь мир, что очень разозлило Сталина. Отравление свалили на белую эмиграцию. Как было на самом деле? Кто теперь ответит на этот вопрос? Найдутся ли какие-нибудь документы по этому вопросу? Может, в закрытых делах Лубянки или в секретных думах Мариэтты Шагинян, если они существовали. Она любит своих родных и заботится об их будущем. Свою последнюю книгу «Человек и время» посвящает «дочери Мирэли, внучке Леночке, правнуку Славику, внуку Сереже» – будущему мужу Любы Полищук. О Ленине Мариэтта Сергеевна писала много и вдохновенно, о Сталине – ни слова.
Люба Полищук ощущает в своем новом доме атмосферу свободы и раскованности, демократизм мнений, гуманизм поступков: сама Мариэтта Сергеевна даже не упоминает о Ленине, доброжелательна к Любе, а свекровь считает, что если ее любимый сын выбрал в жены эту женщину, то она самая прекрасная на свете, и впрочем, многоопытная свекровь была недалека от истины.
Знакомство с нею произошло неожиданно. Люба шла к себе домой по Арбату, позвонила, жених говорит: «Заходи давай, мама навертела котлет». Котлеты терпеть не могла, но пошла. Заходит, вся из себя индифферентная. А квартира то! До потолка – картины. Третьяковка. (Мирэль Шагинян – отличная художница. – В. С.) Книги бесконечные, портрет Мариэтты Шагинян – Люба и не знала, что Серега ее внук. В семье считали, и не без юмора, что бабушка, то есть сама Мариэтта Шагинян, сказала две великие вещи. Провожая внука в армию, в Туркмению, охранять зэков в пустыне, Мариэтта вскричала: «Что, Ашхабад? Только не есть немытых фруктов!» Вторая гениальная фраза была: «Имей в виду, что тебя будут бить дети рабочих и крестьян», Как считает подруга Любы Алла Бассарт, невеста как-то мало знала о женихе и не придавала этому значения. Главное – парень из интеллигентной семьи, с художественным уклоном, близок к искусству, а значит, и к театру. Ведут Любу в гостиную, дают котлеты. С испугу съела одну – понравилось. Котлеты назывались «крэм».
А через пару дней, «по всей форме», как требовала Люба, является жених с веничком гвоздик: «Ну вот. Руку и сердце предлагаю». Люба, между прочим, гвоздики ненавидела и с ходу, придумав, говорит: «А мама твоя мне сказала, что тебе дали деньги на розы, подлюка». Вот так замечательно, весело и щедро, работая и шутя до изнеможения, открытым для гостей домом Цигаль и Полищук зажили счастливой жизнью. А зажима мнений, «ленинской дисциплины», неукоснительного единомыслия, которые якобы существовали в семье Мариэтты Сергеевны Шагинян и ее родных, Люба ни разу не ощутила. Однажды Любе раздался звонок из Кремля. Приглашали на вручение диплома Народной артистки России. Приглашали от имени президента Бориса Николаевича Ельцина.
– Не пойду, – вдруг огрызнулась Люба. – Пусть сначала выведет войска из Чечни.
– Не пойти нельзя, – сказала Мирэль, – все-таки приглашает наш президент.
И Сергей поддержал маму. Люба вернулась из Кремля недовольная и буркнула только одну фразу: «Был трезв. И на руке не хватало двух пальцев». А через пару
месяцев, когда у Ельцина спросил телеведущий: были ли у него за время президентства какие-нибудь серьезные ошибки? Ельцин склонил голову: «Была одна и очень серьезная ошибка – война в Чечне. О чем очень сожалею». Слушая его ответ, Люба ткнула пальцем в телевизор:– Я же тебя предупреждала!
«Жизнь прожить – не поле перейти», тем более прочувствовать чужую жизнь, о которой пишешь книгу.
Я вновь вспоминаю Любу перед выходом на сцену, притаившуюся за темными кулисами в концертном зале Новосибирска, ее грустноватые с оттенком обиды глаза. И опять думаю, почему именно меня она предупредила о том, что пускается в гастроли после запоя. С одной стороны, понятно – я пригласил ее в поездку и ответствен за концерт. Но она была абсолютно трезвой. В ней не сидело ни грамма хмеля. Она вела себя нормально, вполне адекватно происходящему и в аэропорту Домодедово, и по приезде в Новосибирск, и в концертном зале. Разыгрывала меня? Проверяла на человечность? Не устрою ли я ей экспертизу на алкогольное отравление, как водителю дальнобойщику? У меня было много врагов, циничных и жестоких, но додуматься до такого – даже у них просто не хватило бы хитрости. В чем же дело? Остается думать, что Люба чего-то боялась. Человеку, не посвященному в жизнь студентов эстрадной студии, расположенной под сценой летнего театра на ВДНХ, мой вывод может показаться странным, но иного я не нахожу. Люба боялась голодного обморока, могущего произойти с нею на сцене во время номера, когда будут напряжены последние силы. Признаться мне в том, что не ела несколько дней, и хотя бы одолжить деньги – стеснялась. И вот придумала не существовавшую пьянку, на всякий случай, если что произойдет и она не сможет довести номер до конца. Чтобы понять ее состояние, нужно знать, что стипендия студентов эстрадной студии была в несколько раз меньше самого низкого прожиточного минимума. И случалось, довольно часто, что студенток студии, как и находившихся в таком же материальном положении учениц школы циркового искусства, милиция задерживала на Курском вокзале, где они промышляли проституцией и не для обогащения, а ради элементарного пропитания. Начальство студии и школы знали об этом, сочувствовали своим студенткам, но помочь дельно не могли. А нагрузки в этих учебных заведениях, особенно у гимнастов, жонглеров и других представителей оригинальных жанров, были очень велики.
В дни знакомства с Любой Полищук я работал, а точнее, писал тексты для новоиспеченного выпускника эстрадной студии Евгения Петросяна (тогда еще Евгения Петрова. – В. С.). Он участвовал в молодежной программе «В жизни раз бывает восемнадцать лет», обаятельный, живой паренек, искренне стремившийся познать секреты эстрадного разговорного жанра и стать профессиональным конферансье. Постепенно обрастал сатирическими текстами. Около пяти лет мы с ним работали дружно и благотворно, но потом он стал увлекаться чисто развлекательными монологами, и пути наши разошлись, хотя мы остались друзьями. Я рассказываю в этой повести о нем не случайно. Мне пришлось побывать на его свадьбе с Олей – дочерью известного певца Ивана Семеновича Козловского. Оля готовилась стать филармонической чтицей, наверное, рассказывала о друзьях отцу, и тот однажды позвонил мне и сердечно похвалил за рассказ «Белые вороны», напечатанный в «Литературной газете».
Петросян уже получал ставку конферансье – 9 р. 50 к. (при 15–18 концертах в месяц), но почти все деньги отдавал режиссерам телевидения, постепенно продвигавшим его на экран.
Но даже он, уже дипломированный артист, смог пригласить на свою свадьбу только пять человек и, будучи человеком не расточительным, но и абсолютно не жадным, угощал гостей котлетками люля-кебаб из обычной кулинарии (13 копеек за штуку), помидорами и огурцами. Спиртное гости принесли с собой.
Можно себе представить, как жила Любовь Полищук с сыном, отдавшая все свои крошечные сбережения на приобретение квартиры. Насколько грустной она выглядела перед началом концерта в Новосибирске, насколько радостной, если не счастливой, веселой, шутливой и даже игривой после расчета за них в бухгалтерии филармонии, получила деньги сразу за двадцать концертов (больше месячной нормы в Москве), да еще с надбавкой за ведение, которую я записал на нее как премию за отличную работу. И, видимо, нечасто светила ей удача в жизни, если она запомнила этот случай и спустя тридцать с лишним лет напомнила мне о нем.
Примерно такую же радость, но уже более серьезную, сердечную, испытала Люба, очутившись в доме Сергея Цигаля. Обстановка культурной добропорядочной семьи приподняла ее в собственных глазах и главное – пришло душевное спокойствие, никогда не испытанное раньше. Будущий муж сразу не «глянулся» ей – ростом ниже ее, с «чащобой» на голове, немного неугомонный, но уже первый его мужской поступок – приглашение жить в их доме ее сына Алексея сделал его в ее глазах рыцарем из рыцарей. Истосковавшаяся за время отсутствия сына, она даже не могла сразу осознать, что завтра он будет с нею, и послезавтра, и так каждый день… Хотела поблагодарить за это каждого члена семьи в отдельности и стать на колени перед мужем.
Вот что по этому поводу рассказывает сам Алексей:
«Я долгое время, до 13 лет, учился в интернате – мама отдала меня туда, потому что другого выхода у нее не было, и, естественно, общался там с людьми из соответствующих семей. У многих ребят родители пили, у большинства отцов не было вообще. А ребенок ведь все воспринимает как данность. По-собачьи. Если собака сидит на цепи в будке, а рядом с нее миска с пойлом, ей кажется, что у всех собак в мире жизнь точно так же устроена. Ей и в голову не придет, что есть песики, которые лежат на пуфиках, которых носят на руках, холят и лелеют, кормят только деликатесами. Я рос в семье без отца, учился в интернате и думал, что так и должно быть, что все семьи так же устроены – родители сбегаются, заводят детей, а потом разбегаются. Нет, я, конечно, знал, что у кого-то бывают и нормальные семьи, с папами, но считал, что мы относимся к… другой касте, что ли. До того времени, пока у меня не появился отчим, Сергей Цигаль, и я не начал учиться в обычной школе».