Любовь Полищук. Безумство храброй

В первый раз Сергей увидел Любу в телеспектакле «Эзоп». Увидел женщину античной красоты, как говорили киночиновники, с несоветским лицом, безумно влюбился в нее и без раздумий сказал друзьям: «Это – моя!» И так хотел познакомиться с нею, что быстро разыскал в театре миниатюр у Михаила Левитина. И каждый вечер, когда игрался спектакль «Хармс, Чардамс, Шардам, или Школа клоунов» ходил в театр как на работу. С букетом цветов. Спектакль был своеобразным, с массой режиссерских выдумок, с уморительной до смеха игрой клоунессы Любови Полищук, и смотреть его часто было не зазорно, а даже поощрительно. Тем более для человека темпераментного и обладающего незаурядным чувством юмора. Но весьма скромного и даже стеснительного в таком важном деле, как знакомство с очень нравившейся ему женщиной, к тому же актрисой.

Люба отвечала в одном из интервью: «После развода с первым мужем мы вдвоем с сыном прожили 12 лет. А потом я встретила Сергея – своего второго мужа. Знаете – сначала я его не «разглядела». Но мужчина не должен сдаваться сразу. Он обязан быть упрямым, настойчивым, завоевать женщину. И Сергей меня завоевал. Через какое-то время я поняла, что это – мой человек, что мы совпали».

Алла Боссарт считает, что Любе повезло бы в жизни больше, если бы ее мужем стал какой-нибудь великий режиссер. При ее мощном трагикомическом характере на эту роль лучше других подходил Феллини. «Но им стал Серега Цигаль, художник, врун, болтун и хохотун, больше похожий на нее, чем она сама. И это, думаю я, было самым крупным выигрышем в игре – жизни Любы Полищук», – утверждает Алла Боссарт.

Не буду с ней спорить. Зачем? Во-вторых, с тем, что апробировано одной жизнью, может поспорить только другая жизнь. А где ее взять? Действительно, поначалу Сергей Любе не «глянулся». Тогда его стали обкладывать как волка. «Пол-Москвы включилось в это знакомство. Золотой мальчик из коктебельско-арбатской детской должен быть ей представлен. Серьезно. И по полной форме. Ему сказали, что она любит цыган – якобы в это время у нее с цыганом был роман. Ромэн-роман. Отбить и перебить! И является. Рожа круглая, щеки красные, на голове какая-то чащоба – всей этой красоты с косичкой и здоровенными усищами еще не было. Брючки короткие, ботинки на высоком каблуке и ходит как-то боком, как петух, заваливаясь на сторону».

Я в те годы Сергея не знал, и полностью отдаюсь мнению подруги. Не спрашивать же у Сергея, каким он в то время был. Он мог бы и забыть, к тому же такой пылкий влюбленный человек бывает не полностью адекватен.

Подруга у Любы честная и не завистливая. Ей и слово: «Ботиночки жали, одолженные у дружка. Любка же длинная, особенно на сцене, боялся, что будет ниже ростом. Смотрит красавица, примечает: ох и чучело, и грязь под ногтями (а грязь рабочая, между прочим, ювелиркой жил, въедается намертво).

«Не сойдемся, – думает, – разгильдяй какой-то, я и сама такая».

Но после прокатил ее по льду на своем «жигуленке» – грязном, все в шерсти от собак, но пахло вкусно… И машину занесло, и он бедовый! Глянулся – короче. После театра, как водится, поехали в ресторан ВТО, там Люба, чтобы получше выглядеть, махнула для начала три бутылочки пивка. Маленькие такие бутылочки… «Двойное золото». Сказочное было пиво. И все понравилось! Все! Что все 49-го года, все тельцы, как и она. Прекрасные художники, прекрасные мужики… А этот с ногтями, на каблуках – прекраснее всех. Никогда не было Любане так тепло и уютно. Все на душу легло, все – свое. Может, созрела? Сережа, сравнительно молодой холостяк, был в том замечательном состоянии, какое бывает между браком первым и вторым. Но чтобы прямо немедленно жениться… (Тут он призадумался и малость испугался. – В. С.) Но невеста оказалась беременной. Сама даже удивилась, вроде так мало знакомы. А один сыночек уже живет без отца. Хватит, пожалуй. И Люба произносит фразу, знаменитую в семейных анналах: «Либо ты делаешь мне предложение по всей форме. Либо я делаю тебе аборт». Чувствовала, что в ней девочка. Ужасно хотелось ее, маленькую, носатенькую, с хрустальным голосишком, с 42-м размером ноги».

Возможно, в мечте о ребенке Алла Боссарт допускает свои фантазии. Но важно другое – в ее воспоминаниях четко и интересно описаны характеры Любы и Сергея, их пред брачные взаимоотношения, которые непременно скажутся в дальнейшей актерской жизни Любови Полищук.

Пора рассказать о семье, в которую непросто было войти Любе, в очень известную семью писательницы Мариэтты Шагинян, награжденной орденом Ленина, четырьмя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Красной Звезды и Знаком Почета, удостоенной звания героя Социалистического труда и Лауреата Ленинской премии (1952 г.).

Многочисленные награды оценивают лишь одну сторону научно-литературной деятельности Мариэтты Сергеевны Шагинян, посвященную жизни и работе создателя советского государства Владимира Ильича Ленина. Но существовала и другая, не менее, если не более интересная часть ее деятельности, относящаяся отнюдь не к ленинцам, а к противникам его режима, полная дружеского к ним расположения. Как уживались в характере этого неутомимого писателя и научного работника эти две противоположные сферы – ответить трудно, и разгадка этого странного явления, по-моему, еще впереди.

Отец Сергей Давыдович Шагинян, сын армянского священника, талантливый врач-диагност, умер совсем молодым, сорокалетним. Мать, Пепронэ Яковлевна, из армянского купеческого рода Хлытчиевых, отлично играла на рояле. Братья и сестра – незаурядные музыканты и художники.

Смерть отца настигла Мариэтту, когда ей было тринадцать лет. Поскольку у матери не было средств, Мариэтту и ее младшую сестру Лину определили в привилегированный полу дворянский пансион Ржевских. Девочка растет с сознанием, что с самого начала должна надеяться только на себя. Позднее она гордилась тем, что «начала свою трудовую биографию в том же возрасте, что и большинство производственных рабочих». Поэтический дебют девочки был удачен. Она примыкает к поэтическому течению символистов, где тон задавали Александр Блок, Анна Ахматова, Валерий Брюсов. В поисках истины Шагинян металась от религиозно-философского общества декадентов Зинаиды Гиппиус и Мережковского до рабочих кружков.

Осмысливая свой трудный путь к истине с озарениями и блужданиями, Шагинян написала: «Я не могла при всей моей личной любви к Гиппиус не видеть, что это смешно и что мои «боги» – слабые, никчемные, больные фантазеры, ни для какой настоящей борьбы непригодные».

Великая Октябрьская революция ускорила социальное развитие Мариэтты Шагинян. Влюбленная в творчество Гёте, она вдохновенно пропагандировала читателям его творчество.

Революцию она встретила на Дону и считала усилия генералов Деникина и Краснова задушить революцию «роковой ошибкой в важнейшую минуту столетия».

Работая над повестью «Перемена», Шагинян говорит об исторической обреченности монархистов и белогвардейцев, интервентов и гетманов. И с симпатией рисует характеры тружеников революции. В дни, когда Шагинян работала над очерком «Фабрика Торнтон», совпали с годовщиной смерти Ленина. Поэтому на титульном листе очерка ее посвящение «Памяти Ленина», а в приложении документы из собрания его сочинений. Она пишет взволнованное стихотворение «Смерть Ленина», а затем статью «Ленин». Одновременно Шагинян заявляет о себе как писательнице детективного жанра. Ее романтическая трилогия «Мисс-Менд, или Янки в Петрограде» потом удачно экранизирована с участием ведущих актеров И. Ильинского и А. Кторова. Основная пружина действия фильма – противоборство рабочих и капиталиста, который через сомнения и курьезы приходит к пониманию Октябрьской революции, к «чувству реальности нового мира, создающегося на Земле Советов».

С осени 1927 г. Мариэтта Сергеевна поселяется в рабочем бараке на строительстве Дзорагэса и создает повесть «Гидроцентраль», собирает для нее материал «не как грибы, а подобно меду, т. е. путем собственной шкурной биографической переработки». За участие в строительстве «Дзорагэса» Шагинян награждают орденом «Трудового Красного Знамени». «В победу верю», – с этих позиций она создавала свои огневые очерки о тружениках тыла в годы Великой Отечественной войны.

В 1943 г. она пишет исполненные лиризма и задушевности «Воспоминания о Рахманинове», с которым была знакома и который отобрал из ее сборника несколько стихотворений для своих романсов. В том же году встречается с Дмитрием Шостаковичем и в будущем создаст произведение «Пятьдесят писем Д. Д. Шостаковичу». В его сочинениях, рожденных в блокадном Ленинграде, она услышала выражения собственных мыслей и желаний. А ведь оба ее знакомых гения были не в чести у Советской власти. Но она не побоялась защищать Шостаковича от несправедливых нападок Сталина и его соратников. А Рахманинов, о котором она писала с искренней теплотой и признанием, вообще был эмигрантом и поборником Февральской революции. Вот, как может показаться странной, вторая сторона деятельности Шагинян, дружба с людьми талантливыми и гуманными.