Любовь приходит в черном

Нет, лучше просто поехать, взять интервью, скинуть его Тампошке — пусть наслаждается. И заодно приписать: я-де на больничном, не ждите.

Правильно. Поехать в ресторан.

Марина уже почти собралась подняться — но сил по-прежнему не было. Вспомнилось, как Катя безучастно сидела в углу. Преданная любовником, в доме нынешней фаворитки Артура — сидела молча и безропотно. И на единственную форму бунта ее хватило — намекнуть на правду, а уж остальное Марина додумала.

Что ж так плохо? Она не была неопытной девочкой и понимала: всякое расставание тяжело. Однако с Артуром получилось хуже, чем обычно. Никакая, даже самая огромная и светлая любовь, разрушаясь, не заставляла Марину опустить руки. Выпить, пострадать, порыдать — и жить снова, не влачиться, а скакать, из шкуры выпрыгивать, лишь бы забыться. А тут…

Может быть, он в том ресторане?

Ехать утром в подобное заведение — безумие, но только после полудня Марина, повинуясь зову гидробудильника, встала с кровати. Ее шатало, аппетита не было, движения оказались вялыми и замедленными. Стараясь не смотреть на себя в зеркало, Марина оделась, кое-как причесалась и вышла из дома.

Пешком и на общественном транспорте? Последнее исключено, а идти далеко.

И все-таки, не решившись вызвать такси (каждый контакт с внешним миром казался не по силам), она пошла пешком в центр города.

День был не жаркий, прозрачный, с редкими облаками, Марина выбирала обходные, безлюдные пути, и какая-никакая активность взбодрила ее. По-прежнему шатало, мысли были ватными, но все-таки Марина двигалась вперед, запоздало соображая, что дома остался диктофон, блокнот и ручка, а еще — мобильник и документы. Она только с ключами и кошельком вышла из квартиры.

То есть интервью не взять.

Ну и ладно, раз уж выбралась — не пропадать же дню. Найдет Кречета и договорится о будущей встрече. Заодно что-то съест.

Марина остановилась и огляделась. Она находилась на Соборной площади, одной из центральных: на нее выходили фасады католического и православного собора, а также — городской ратуши. Здесь обычно, и сегодня тоже, было людно и шумно, бойко торговали всем подряд — от леденцов на палочке и магнитиков на холодильник до бус из натурального камня и женского белья — лоточники зазывали покупателей, бросались наперерез девочки с рекламками и флаерами. Замерли в ожидании подачки живые скульптуры, крашенные медянкой и серебрянкой. Уличные музыканты пытались переиграть друг друга, и над площадью, мощенной брусчаткой, кроме криков, цокота каблуков, плыла плотная сеть мелодий.

У фонтана в центре играл флейтист. Играл, не обращая ни на кого внимания. Марина знала о нем: городской безобидный сумасшедший, талантливый музыкант-импровизатор, он не был нем, но не разговаривал ни с кем, видимо, звуками пытаясь донести ведомое лишь ему.

Она приблизилась, остановилась, прислушиваясь. Мелодия рождала смутное беспокойство, предупреждала об опасности, умоляла остановиться, развернуться, укрыться, уехать…

— Нет, — пробормотала Марина.

И встретилась со взглядом музыканта — пронзительным и не очень добрым. Музыкант покачал головой, будто осуждая. Марина отвернулась.

Суета площади, обычно праздная, расслабляющая, вдруг показалась ей неестественной. Скорее, скорее отсюда!

Она ускорилась, пытаясь проскочить в переулок, ни с кем не столкнувшись, и оказалась нос к носу с цыганкой.

У нее были черные волосы, забранные в тяжелый узел под сползшей косынкой, множество юбок разной степени заношенности и цветастости, украшенные блестками стоптанные тапочки, массивные золотые — или поддельные — серьги и перстни, стеклянные бусы, наводящие на мысли о контакте с аборигенами Америки. Кожа у цыганки была столь смуглой, что выглядела грязной.

— Ой, красавица! — завела свою песню попрошайка. — Дай судьбу расскажу!

Марина машинально прижала к ребрам сумочку с кошельком. Она так и не выложила оттуда сумму, подаренную Артуром. Главное — не заговаривать с цыганкой. Начнешь отвечать — останешься без штанов. Самое мудрое — быстро пройти мимо.

Она не могла бы объяснить, чем ее напугала замарашка. Была цыганка одна, хотя обычно они ходят шумной толпой. Невысокая, немолодая, на вид не сильная, забитая какая-то. В другое время Марина просто прошла бы мимо, не обратив никакого внимания. Гадалка вдруг выбросила вперед тощую птичью лапку и ухватила Марину за рукав пиджака.

— Тебе нужно судьбу узнать, красавица. Кто еще расскажет? Я расскажу. Съели тебя, ой, съели! Не ходи ты к нему, не отдавай последнее, побереги себя. Да не бойся, не возьму денег. Я с других беру, у которых всех забот — перед кем выгоднее ноги раздвигать, а тебя не обижу, тебя уже обидели. Плохо тебе было вчера?

Марина опешила. Сделала робкую попытку забрать руку, но не смогла пошевелиться.

— Вижу, плохо было, сегодня еле встала, дело себе придумала, да и пошла. А спроси себя, красавица, к кому идешь? Куда идешь?

— Откуда…

— Ты мне поверь, я много лет живу, а он — и того больше. Наш народ памятью силен. Что один знает, то все ромалэ знают, что одному ведомо — всем ведомо. И младшая жена моего деда такое видела, что с тобой сделали. Видела, как съели человека. Вроде и ходит, и говорит, а нет там ничего, кукла одна. Если забрать такого — побежит к упырю, поползет, любой предлог использует, что угодно… Ай, красавица, и ты сейчас так. Послушай меня, не ходи. Ступай домой, на все засовы закройся, телефон выключи, к окнам не подходи — и сиди. День, два, три, неделю. Потом легче станет. Потом справишься, а поначалу — плохо будет, тяжко будет и маятно…

— Отпустите меня наконец! — Внезапно Марина разозлилась и нашла в себе силы вырвать руку, оттолкнуть надоедливую гадалку. — Ничего мне от вас не нужно.

— Ой, красавица, — в карих глазах блеснули слезы. — Не ходи.

Марина развернулась к ней спиной и побежала прочь. Сплошные сумасшедшие по дороге попадаются, кошмар какой-то.

* * *

Она не добралась до ресторана. В стеклянной витрине модного бутика она наткнулась на свое отражение. И дело было не в опущенных уголках рта и бескровном лице. И даже не в одежде — она умудрилась «на автомате» надеть вполне приличный костюм и лодочки. Дело было в затравленном, голодном взгляде наркомана в поисках дозы.

Марина заметила это и поняла, что предполагаемое интервью только предлог, чтобы сорваться к Артуру.

На минуту мир будто прояснился, ушла заполняющая голову болезненная пелена, Марина остановилась и вздрогнула: что же я делаю, немедленно надо возвращаться домой, цыганка была не так уж не права…

А если это — последствия разговора с гадалкой? Простейшее нейролингвистическое программирование для того, чтобы Марина отправилась в квартиру, где, она косвенно подтвердила, живет одна, и цыганская мафия проследила за ней, ограбила?