Любовь приходит в черном

Он ведь не простой человек, сто процентов. Как в той песне… и ведь предупреждал, а она наобещала всякого. И что теперь?

Поскрипывал на ветру флюгер — резной медный петушок Марина отогнула жестяной забор, осмотрела двор: развалины, заплесневелый фонтан, у сатира нет ноги, у девушки, льющей ему в рот невидимую воду, отломан нос. Куда подевалось очарование места? Ну почему всегда все заканчивается? Карета превращается в тыкву и так далее.

Вопросы «зачем» и «за что» здесь не уместны. Артур намеренно ее привязал, прошелся по всем скрытым желаниям, приручил и бросил в бушующее море, как котенка, а сам скрестил руки на груди и смотрит, как она захлебывается. Гад!

А вот выплыву. Назло и вопреки. Пусть ты и не увидишь, как это случится, но я выплыву. Клянусь. Пусть для этого надо будет вывернуться наизнанку, отречься от самого дорогого… Да, мне не хочется жить и не захочется еще долго, но я заставлю себя…

А для начала надо вспомнить об обязательствах. Вытереть слезы. Взять себя в руки и отправиться брать интервью у Кречета. И не вспоминать, что когда-то Артур открыл для нее этот бар, держал ее за руку… Тьфу!

Это как бросать курить: для начала нужно осознать, что смолы и никотин тебя убивают, потом — научиться не думать о том, как бы сунуть гадость в рот. Через месяц желание появляется уже реже, а через полгода избавляешься от зависимости полностью.

Продержаться полгода… Это много или мало?

В «Филин» Марина решила идти пешком, чтобы проветриться и прийти в норму — негоже брать интервью с красными глазами и хлюпающим носом.

Боль отступила, на ее месте бушевало негодование. Такое нельзя оставлять безнаказанным!

Говорят, что злость — разрушительная эмоция. Сейчас Марина бы с этим поспорила, потому что спасалась от нервного срыва только злостью.

В тридцати метрах от «Филина» она остановилась, раскрыла сумочку и принялась рыться в ее недрах, чтобы отыскать зеркальце, удостовериться, не выдают ли красные глаза недавних слез. Чего тут только нет: салфетки, конфетная обертка, визитка… Марина вытащила ее и вспомнила блондина из детективного агентства, который интересовался Артуром.

Зародилась подленькая мыслишка сдать Артура, но Марина отогнала ее. Не по-человечески это. Вот если он начнет ее преследовать, не будет отпускать, тогда можно пригрозить… как звали блондина? Ян. Рассказать Яну все, в том числе выдать адрес Артура.

Улыбнувшись, она положила нужную визитку в отделение, где хранились деньги. А ведь и Ян предупреждал об Артуре! Но влюбленная женщина слепа и дурна. Все не добра желают, а стремятся помешать счастью.

И все-таки, что за человек Артур? Чем он опасен? От него веет чем-то первобытным, мощным, мистическим. Или это сознание пытается оправдать слабость фантастикой?

Прямо хоть звони этому Яну, расспрашивай.

Марина решила подумать над этим позже, а сейчас — идти беседовать с Кречетом или, если его нет на месте, что вероятнее всего, взять его номер и договориться о встрече.

Железный филин, сидящий у входа, таращил лампы глаз. Марина толкнула дверь: заперто, чего и следовало ожидать. Пришлось звонить в медный колокол и ждать, когда откроют, но вместо охранника ответил замаскированный домофон:

— Здравствуйте, девушка, вы по какому вопросу?

Вот так поворот…

— Добрый день. Я — Марина Кнышева, сотрудник журнала VIP. — Мне нужно побеседовать с Михаилом Кречетом, вашим музыкантом. Он сейчас на рабочем месте?

— Извините, но у нас закрытое заведение, и без предварительной договоренности…

— У меня она есть, — солгала Марина. — Ваш постоянный клиент, Артур… — она поймала себя на мысли, что даже фамилии его не знает, — с ним обещал договориться.

— Обещал? Тогда проходите.

Щелкнул замок — дверь приоткрылась, приглашая Марину в пахнущий хвоей полумрак, откуда лилась музыка. Когда она спускалась по ступеням, впереди нее тянулась собственная тень. Факелы, развешанные на закопченных стенах, казались настоящими.

Отчего-то муторно, тревожно делалось на душе. Словно она сейчас войдет — а за тем самым столиком Артур. И так мучительно-сладостно от этой мысли…

Шаг, еще шаг… Поворот. Отодвинуть в сторону волокна пакли, заменяющие занавес.

Их столик пустовал. И мир мгновенно опустел. Разверзлась в душе воронка…

Марина велела себе подобрать сопли, перевела взгляд на Кречета, увлеченного игрой настолько, что он никого и ничего не замечал. За столиком справа обосновалась парочка: молодая, чертовски обаятельная женщина лет тридцати с искрящимися глазами и родинкой над губой и сидящий спиной к Марине длинноволосый блондин. Нагнувшись через стол, он погладил женщину по волосам, и ее зеленые глазища вспыхнули двумя сверхновыми.

В двух кабинках, похоже, тоже были клиенты. Заведение процветало, несмотря на дороговизну.

Марина села за свободный столик, ожидая, когда Кречет освободится. Прошло десять, пятнадцать минут, а он все играл, и медиатор порхал над струнами подобно мотыльку. Официанта, устремившегося к Марине, остановил охранник, что-то шепнул на ухо.

Место пробуждало воспоминания, Марина ощущала, что слабеет, ее воля капитулирует, и хотела поскорее отсюда уйти. Но теперь она должна дождаться Кречета, не железный же он, когда-то да устанет.

Чтоб не маяться от безделья, она расчехлила фотоаппарат и принялась смотреть предыдущие снимки, удаляя неудачные. И вдруг что-то грохнуло, в помещение ворвались вооруженные люди:

— Всем оставаться на местах! Лечь на пол, руки вверх! Полиция!

Марина повернула голову к входу. Полицейские были одеты в штатское. Три… Нет, четыре человека. Блондин, что сидел через столик от Марины, вдруг перевернул стол — его спутница завизжала — и рыбкой нырнул к барной стойке, рассчитывая там укрыться.

Марина рухнула на пол и накрыла голову руками, и вовремя: она как раз находилась на линии огня. От выстрелов заложило уши. Она лежала, накрывая собой фотоаппарат и не решаясь пошевелиться.

Тоненько плакала женщина блондина, переговаривались полицейские. Марина решилась поднять голову, огляделась: в двух метрах от продырявленного перевернутого стола лежал прошитый пулями мужчина, он совсем чуть-чуть не допрыгнул до стойки. Зеленый костюм чернел, напитываясь кровью.

Некоторое время Марина завороженно смотрела на кровь, потом перевела взгляд на повернутое к ней лицо убитого и оторопела: она знала его. Это был любовник Оливии. Да-да, сомнений нет, это именно он. Маленький пузатый полицейский наклонился над ним, проверил пульс и выпрямился, вытирая руки о джинсы.

Остальные толпились возле кабинки, что вдали от входа. Там бормотала женщина и истерично матерился мужчина, обещал перегрызть всем глотки, если «с ее головы упадет хотя бы волосок». Официанты выстроились возле стойки, заведя руки за головы.

Кречет сидел на своем месте — возвышенности, похожей на болотную кочку, поставив гитару между расставленных ног. Ни горечи на его лице не читалось, ни сожаления.

Их обыскивал полицейский, показавшийся Марине смутно знакомым. Лица она не видела, но походка, прическа опять же… С ним вполголоса беседовал охранник. Видимо, он и впустил сюда наряд. Марина выключила вспышку на фотоаппарате, перевела его в режим ночной съемки и сделала несколько кадров, затем спрятала его в сумку и проговорила: