Любовь властелина

Сев кружком и утолив жажду. Доблестные закусывали солеными фисташками. В торжественной ночной тишине раздавались лесные шорохи, и обиженный соловей возносил к небесам свою вечную жалобу.

— А лошади-то зачем? — спросил Соломон, когда закончились фисташки.

— Одна для нее, другая для меня, — ответил Михаэль.

— Но почему именно лошади?

— А ты слышал где-нибудь, о, невежда и сын невежды, чтобы дам похищали как-нибудь иначе, чем верхом, особенно если они замужем?

— Я не знал, — сказал Соломон. — Ладно, теперь буду знать, не сердись, пожалуйста.

— Кстати, господин был в восторге от моего предложения про лошадей.

— А я вот — буркнул Маттатиас, — я совершенно не в восторге, и заявляю, что племянник Салтиеля сумасшедший и не заслуживает-таки ни своей высокой должности, ни долларов, которые ему платят! Расточитель, говорю вам!

— А ты вот мудрый и благоразумный, — сказал Михаэль, — но краше от этого не становишься.

— Тогда зачем дымящая повозка? — спросил Соломон.

— На случай, если она не захочет ехать верхом.

— Правильно, — одобрил Соломон. — Так будет вежливо, пусть дама сама выбирает. Ты сказал, она очень красива?

— Как майская розочка. Кроме того, она показалась мне очень подходящей для всяких нужных движений бедрами, потому что она тугая и упругая, как итальянская макаронина, и к тому же спереди и сзади подобна молодой слонихе. Задик мягкий, как перина! Ах, наш господин умеет их выбирать! Какой же лакомый кусочек на ночь! Сладкая, как пирожок с медом, роскошная, как дочь паши! И рот, созданный для поцелуев разряда четверократный арабеск с наложением. — (Соломон отпрянул, волосы его встали дыбом.) — С другой стороны, наблюдая давеча через щелку в ставне, я заметил, что ее этот надоеда, если судить по носу, не особенно-то отличается мужской силой, и, соответственно, она должна его люто ненавидеть. Ведь всем известен тот факт, что женщины любят большие носы, они символизируют мужественность и обещают достойные пропорции. И уж будьте спокойны, она найдет способ отделаться от своего бычка и с минуты на минуту появится здесь, колыхая задом! Я это вам точно говорю, учитывая, какой я знаток в данном вопросе.

— Если дама случки ждет, мужа мигом проведет, — сочинил на ходу Проглот и улыбнулся своему таланту, при этом Маттатиас даже перестал жевать свою резинку и сплюнул с негодованием, а Соломон схватился двумя руками за голову, разрываясь между восхищением перед такой красивой дамой и почитанием Десяти Заповедей.

— Персик, — вздохнул Михаэль, задумчиво наблюдая за дымными узорами, выплывающими из его ноздрей.

— Хоть двадцать раз персик, — сказал Маттатиас, — но, пока мы ждем этого персика, счетчик на той паровой телеге работает, и швейцарские франки падают в карман гоя, что сидит в той безлошадной повозке, производящей адский шум. Вот хорошая профессия! Сидишь себе, ничего не делая, за рулем, и каждая минута приносит тебе новые сантимы!

— Никогда мне не встречалась дама, которую было бы так приятно оседлать, и притом, прямо специально для этого созданная, — мечтательно сказал Михаэль. — Она напоминает мне ту рыженькую из Кефалонийского дворца, тоже была превосходна в некоторых делах, у нее был единственный недостаток: во время этих дел она говорила по-английски.

— Но как же так, — перебил Соломон, — если она замужем, как она согласилась пойти в то место, где мороженое, танцевать с другим мужчиной?

— Таковы европейские женщины, — сказал Михаэль. — Ах, друзья мои, если бы все рогоносцы Европы взяли бы по фонарику, Боже милосердный, какая бы началась иллюминация!

— Ну, хватит философствовать, — зевнул Проглот. — Кто-нибудь случайно не может уступить в мою пользу оставшиеся фисташки?

— Нет, — воскликнул Соломон, — нет, она не бросит мужа! Раз она так красива, значит, должна быть и добродетельна! Она замужем, какого черта, что ей еще надо?

— Ищет приключений на свой задик, — сказал Михаэль.

— Ой-ой-ой, — застонал Соломон, — почему со мной такое вытворяют и что я должен слышать? Мало было, что меня заставили сегодня летать по воздуху так высоко, что у меня чуть душа с телом не рассталась? Ой-ой-ой!

— Хватит, у меня от твоих ойканий в ушах звенит! — сказал Проглот.

Соломон был вне себя. Он согласился путешествовать по воздуху, во время всего путешествия, закрыв глаза, читал псалмы, провел два смертельно опасных часа, поскольку предчувствовал, что вот-вот пилот потеряет сознание или крылья оторвутся, и зачем все это? Чтобы выслушивать ужасы страшней вавилонских!

— Значит, бедный муж потеряет жену, радость в жизни и веру в людей? — спросил он и развел маленькими ручками.

— Да хоть бы он и сдох! — сказал Михаэль, подкручивая рогалики усов. — Таков уж удел всех мужей.

— Неправда, — воскликнул Соломон.

— И если он будет создавать трудности прелестнице, я оторву ему рога и пересажу в его бесполезный пах!

— Стыдись, гнусный тип! — вскричал Соломон. — Я — за честность! Вот так, и точка! И Всевышнего призываю в заступники, ибо Он сила моя и прибежище мое. Бог свят, вот так-то! А господин Солаль плохо поступает! Почему он делает подобные вещи, он, такой умный, сын великого раввина и потомок Аарона? О, друзья мои, что может быть прекрасней брака и верности? Ты смотришь на супругу, ты улыбаешься ей, тебе не в чем себя упрекнуть, и Бог радуется, глядя на вас. Если у тебя неприятности, ты все ей рассказываешь, придя домой, и она тебя утешает, говорит тебе, чтобы не беспокоился и не был таким дурнем. И ты доволен. И вы вместе стареете тихо и радостно. Вот это и есть любовь. Что может быть прекраснее, друзья мои, скажите вы мне?

— А к тому же все эти изменщицы вечно заставляют тратиться на букеты, — буркнул Маттатиас.

— Хорошо еще, что бедный дядя не знает ничего о прегрешениях племянника, — добавил Соломон. — Бог в своей милости даровал ему желтуху, чтобы удержать подальше отсюда!

— Хватить ерунду молоть! — приказал Михаэль. — Что сделал господин — сделано правильно, а добродетель хороша только для коротконосых! И я бы хотел быть на его месте, потому что эта женщина воистину душиста, как жасмин, и лишена изъяна, как петушиный глаз.

— И величественней английского крейсера, — сказал Проглот для красного словца, поскольку уже начал скучать.

— И свежа, как вишенка, — совсем без всякой логики добавил Соломон.

— И ее щечки я бы охотно съел, даже если бы не был голоден, — снова подал голос Проглот. — Скажем, с огурчиками.

— А я вот, — сказал Маттатиас, — не считаю ее ни глазом петуха, ни свежей вишенкой, а огурчики я предпочитаю без всяких щек. И я уверяю вас, что это подсудное дело.

— И ведь правда, может явиться муж с пистолетами, — пошутил Проглот, поглядев на Соломона, который тотчас же вскочил, отряхнул свои теннисные брючки и надел овечью шубку.

— Друзья, — сказал он, — что-то я подмерз, и голова болит, пожалуй, мне стоит удалиться и отправиться в отель.

— О, робкий цыпленок! — вскричал Михаэль.

— И прекрасно, я робкий, и тем горжусь! — парировал Соломон, храбро сжав кулачки. — И я в этом нрав, поскольку страх предостерегает меня от опасностей и благодаря ему я жив! А что может быть прекрасней жизни? Я вам уже говорил, дорогие друзья, лучше жить на коленях, чем умереть стоя! А ты, Михаэль, знай, что боязливые люди любезны и добродушны, и Бог их любит, а ты, с твоими пистолетами и бычьей грудью, ты просто какой-то мусульманин, вот тебе! И кстати, знай, что я могу быть таким же смелым, как ты, но только если у меня нет другого выхода! Ответив так этому гнусному типу, я покидаю вас, мои дорогие кузены, и возвращаюсь в город, там гораздо лучше, чем в деревне!