Любовь властелина

Хорошая идея вам в голову пришла, мадам Ариадна, побелить стены, и этот ширазский ковер такой прям миленький, просто гнездышко получилось, так уж уютно, все создано для приятной беседы, осталось только мне окна помыть, а я уж их отмою как надо, вот увидите, я уже сняла маркизетовые занавески, приготовила старые газеты и уксус, для окон лучше не придумаешь, будут сверкать, как брульянты в короне, а для занавесок я и мыла уже настругала, отстираю начисто, маркизет сохнет моментально, вы уж мне поверьте, все будет тип-топ, и дверь наружнюю я помою, а то он ведь ее увидит, когда будет звонить, осторожненько помою, без мыла, чтобы краску не повредить, только теплой водичкой, а пыль лучше завтра вытереть, сегодня чего ее вытирать-то, завтра ведь опять налетит, пыль — это такое тонкое дело, вытру ее завтра прямо перед уходом, часов в семь, и протру напоследок пол, чтобы все было идеально, когда он завтра придет с визитом, пусть увидит, что все в порядке, вы мне только волю дайте, я все как следует сделаю, заключила маленькая старушка, впадая в экстаз от любовного приключения хозяйки.

— Тогда закончите сами подол, Мариэтта, потому что мне надо ехать к Волькмаару. Он проявил понимание и разрешил сделать дополнительную примерку.

— Конечно, мадам Ариадна. Ну, тогда до встречи, и не гоните уж очень вашу машину.

Закончив подшивать подол, Мариэтта достала из кармана одной из своих юбок сюрприз для мадам Ариадны, произведение искусства, которое она создала сама, из остатков фарфоровой массы, в те стародавние времена, когда еще работала на фабрике керамики.

Она отошла, чтобы полюбоваться маленькой вазочкой в форме полуразрушенной башни, украшенной ягненком с головой поросенка и жирненькой дамой, стоящей, предположительно, на коленях у входа в башню. Да, мадам Ариадна будет довольна, это вон как высокохудожественно, ручная работа.

Оставив в покое свою средневековую башню, она закрыла дверь, схватила пеньюар и натянула его на себя, объявила некоему незнакомцу, что любила всегда только своего мужа, раз и навеки. Изобразив надменный взгляд, она пропела, что он был «звезда любви и нежной страсти». Но, увидев в зеркале свое отражение, заметила, что выглядит старушкой, и незнакомец исчез. Тогда, скинув пеньюар, она утешила себя на манер всех старушек, рассмотрев в зеркале те части тела, которые еще остались вполне грациозными. Что касается рук, тут с ней мало кто сравнится. Кукольные ручки, так он ей говорил. И нос тоже тонкий, ровный, ни морщинки. Она лизнула палец, пригладила локон на лбу, залюбовалась им. Ах, ну да ладно, теперь пора взяться за стекла. Она начала тереть окно с ожесточением истинной преданности.

— Они всегда проявляют понимание, когда ждут ваши денежки, но поди объясни маленькой транжире, что это лесть чистой воды, ах, Омар, вы ж понимаете, ежели учесть, что она готова бешеные деньги потратить, лишь бы этому прекрасному прынцу покрасивше показаться, в общем, тысячи и тысячи для Омара, бедная мадемуазель Валери, видела бы она, как деньги летят, быстро купить пеньюар, чтоб весь в облипочку, а ведь все одно он его тут же снимет, быстро алжирский ковер, быстро все покрасить, только о нем и думает, даже сигареты на столе заранее приготовила, и солнечные ванны, чтоб как шоколадка поджариться, нынешние молодые люди это любят, а обтягивает везде, особенно на заднице, но поди ей скажи это, она как застыдится, возьмет да завтра его не наденет, а мушшинам же только того и надо, они сразу начинают воображать себе всякое, все ж это знают, мушшинам задницы-то нравятся, такова уж их натура, а такие, как у нашей малышки-то, задницы еще поискать надо, подушечки любви, я так их называю, ох, как же мне понравилось, когда мы тут с ней вместе подшивали, потому что, скажу я вам, не люблю я всякую рутину да скукотень, мне подавай сюрпризы, ампровизации, если вы меня понимаете, в общем, что-то необычное, он придет завтра в девять, в тереграмме было написано, подумать только, я все видела, она не умеет прятать бумаги, значит, я в десять минут десятого спрячусь напротив, нужно посмотреть, как оно все на самом деле выглядит, цыц, молчите, ох, плохо все кончится, приготовься, это ж племянница мадемуазель, как вы себе представляете, заметьте, я ее не осуждаю, природа требует свое, вполне логично, кстати, что так получилось, с ее — то тряпкой-мужем, она-то здоровенькая, прекрасная, как майская роза, такая складненькая и всякое такое, эти две, наверху, у нее будто из мрамора, бедняга Диди, а что вы хотите, он уже родился рогатым, бедная бородушка, подарочки вечно приносит, моя Риасечка то, моя Риасечка се, смотрит на нее собачьими глазами, пардону просит и политесы соблюдает, надеюсь, ты не утомилась и всякое такое, как будто прямо ей говорит, дескать, хочу быть рогоносцем, сделай меня скорей рогоносцем, бедный малыш, вместо того чтоб спрашивать, не утомилась ли она, утоми же ее побольше, она бы не стала на стороне искать, но тот, другой, конечно, красавец мушшчина, знаете, пальчики оближешь, видела я его патрет на лошади, она везде забывает его, даже в ванной, красавец брунет, аж мурашки по коже, просто сладкий сахар, и видно сразу, что он время не теряет на то, чтоб политесы разводить и спрашивать, не утомилась ли она, а утомляет ее вперед-назад, а что вы хотите, она не то, что ее тетя, мадемуазель Валери, о подобных шуточках и не думала, а, меж тем, она, должно быть, красивая была в молодости, но когда на уме одна религия, и ею целыми днями занимаешься, то как-то успокаиваешься, все-таки вернемся к Диди, у меня сердце разрывается, как подумаю, что он узнает, а он ведь рано или поздно узнает, но что вы хотите, она у меня на первом месте, я при ней, когда она еще малышкой была, называла ее даже Ариадна без мадемуазель, или даже просто Рири, но понимаете, я вынуждена была оставить мадемуазель Валери, когда девчушке только двенадцать было, сестра моя заболела и ничего не могла сама делать, матка вся наружу и яичники туда-сюда, и когда я вернулась, а уж как все это время без нее скучала, ей уж шестнадцать лет исполнилось, взрослая девушка, и тетя ее захотела, чтобы я ее называла мадемуазель Ариадна, такая вот она командирша была, ну и пришлось подчиниться, а потом я приноровилась, теперь уж она мадам, но вечером, в постели перед сном, я ее называю Рири, думаю, как же время быстро летит, а вы видели, какую красивую вазу я ей оставила как сюрпрыз для ее ночи любви? Я сама ее сделала, сама в печи запекла, я на фабрике художества всякие задумывала, ух, какие идеи мне в голову приходили, талант, сами понимаете, не спрячешь.

LXV

— Иногда малышка такие номера выдавала, это нужно рассказывать, хотя бы вот история с лангустом, подождите, молчите, вы будете смеяться, в день, когда я приехала из Парижа, я привезла ей лангуста, сюрпрыз в подарок, тяжелого, ух, какого здорового, так и тряс корзину, когда я в поезде его везла, и когда я ей сказала, что хочу порезать его заживо, чтоб приготовить по — мерикански, очень даже изысканное блюдо, она закрыла глаза и ужасно закричала, запрещаю, запрещаю, кричала она, переживала страшно, бедняжка, ну, и я, чтобы ее успокоить, сказала, что тогда сначала отрежу ему голову, чтобы он не мучался и не чувствовал боли, и опять начались крики, как будто это ей собираются отрезать голову, ну тогда я говорю, мол, ладно, я просто брошу его в кипяток, вы бы видели, ярость, побелела, будто ее чести лишают, всегда мадам Ариадна была такая, а ведь, чтоб вкусно было, лангуста надо живым убить, так уж эти лангусты устроены, они созданы, чтоб им голову отрубали или живыми в кипяток бросали, а что их, хророформом усыплять, что ли, как в больнице, да и вообще лангусты не страдают вовсе, они уж привыкли, ему голову отруби, он вам слова не скажет, но ничего было не поделать, вы бы ее видели, прям тигрица, ну вот, а сейчас самое смешное, лангуста этого она повезла на машине на ероплан, который летит в Ниццу, чтоб его выпустили в море за вознаграждение, молчите, не смешите меня, вот уж он хохотал, небось, пилот того ероплана, и уж, наверное, он его потом приготовил по-мерикански, а на вознаграждение бутылочку винца к нему купил, она, вы ж понимаете, дама большого света, сама честность, и думает, что весь мир такой же, как она, вот ее и облапошивают, ну, значит, что касается ее дружка, это чиновник, занимается политикой, главный начальник бородатенького рогоносца, ежели учесть, что она пишет там в своем тайном дневнике, он красив, как я не знаю кто, ну да, я немного почитала ее дневник, это не нескромность и не обычное любопытство, мне просто нужно знать, что происходит, быть в курсе дела, она же для меня как дочь, мне не все равно, что с ней, и вообще по року судьбы мне эта тетрадка досталась, она бросила ее в чемодан и не заперла на ключ, я, что ли, в этом виновата, ну, я и не утерпела, тем более, она была в ванне, а она туда заходит ух как надолго, вы и представить себе не можете, раз она в воде, как рыбка, в этом лишь ее ошибка, а по тому, как она со мной о нем разговаривает, видно, девочка с ума сходит от счастья, что сегодня придет ее дружок, и знаете, почему она так долго торчит в этом кипятке, я-то знаю, да потому, что женщине нужно понять вопрос про чуйства, обдумать, каково ей будет с милым другом вечерком, ясно-ясно, сама была молодая, не ей меня чуйствам учить, и вот она придумала, что я устала и надо мне пораньше сегодня домой, она сказала уже в четыре, вроде как мне любезность такая, а сама ждет не дождется, когда я уйду, чтоб начать наряжаться, а меня чтоб рядом не было, а то замечу еще что лишнее, и еще чтоб я его не увидела, чтобы они могли делишки свои спокойно обстряпывать, ох, бедный Диди, но, мадам Ариадна, я могу вернуться, чтобы подать чай сегодня вечером, когда придет этот месье, вам так будет удобнее, нет, спасибо, милая Мариэтта, вам нужен отдых, вот врушка маленькая, ну, что ж, я уйду в четыре, как она велела, но, цыц, молчите, около девяти, ежели учесть, что в девять он должен сюда приехать, как говорилось в тереграмме, я спрячусь напротив дома, чтоб хоть взглянуть на ее прекрасного прынца, она сказала «милая Мариэтта», все же у нее добрые чуйства, и потом, бедная девочка же сирота, а Диди, как мужчина, ну просто ноль без палочки.

LXVI

Осталось померить только платье из белого крепа и четыре костюма. Она заметила, что платье слегка широковато в бедрах — потому что ей хотелось, чтобы ее благородный стан был подчеркнут и заметен, но, как девушка из хорошей семьи, она не могла такого сказать или даже намекнуть об этом. Кутюрье ее успокоил. Она не поверила ему ни на йоту, но трусливо промолчала. Уже поздно что — либо менять.

Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что светло-серый пиджак загублен. Она отвела от него взгляд и не сводила глаз со стенных часов все то время, пока Волькмаар что-то колдовал с булавками, совершенно, между тем, бесполезно, поскольку она уже решила отдать Мариэтте эту гадость, в которой была похожа на сутулую мидинетку.

— Теперь очаровательный антрацитик, дорогая мадам.

Она ошеломленно смотрела на чересчур зауженный пиджак, слишком широкие сверху лацканы, идиотски сужающиеся книзу, ватные плечи, напоминающие о магазине готового платья. Теперь она все поняла. Модели были превосходны, потому что привезены из Парижа, но этот кретин даже не смог их как следует скопировать. Она сделала вид, что поверила этому типу, который уверял ее — тут только и дел, что махнуть утюгом, и все дефекты изгладятся в две секунды. Желая заморочить ей голову и отвлечь от мыслей о двух загубленных пиджаках, он сделал ей комплимент, сказав, что у нее тело богини, и ей стало окончательно противно. Куда он лезет, этот маленький грудастый наглец?

— А теперь, дорогая мадам, два очаровательных деревенских костюмчика, и все.

Она покорно примерила платья одно за другим. Еще хуже, чем фланелевые костюмы. И к чему спорить? Он все равно ничего не сможет исправить за несколько часов. И вообще, он бездарность, ничего не понимающая в женских костюмах. Ох, если бы она не пошла к этому типу! Если бы купила все в магазине готового платья! Боже мой, за минуту до того, как совершить промах, можно было бы подумать и удержаться!

— Да, все прекрасно, спасибо, месье.

Когда Волькмаар ушел, она села на диван. Слезами горю не поможешь. Ну, в конце концов, платья не так уж плохи, без претензий по крайней мере. Вот костюмы — совершеннейшая катастрофа. Она сожжет их сегодня же, как только их привезут. Нет, сжигать слишком долго, и потом, будет вонять. Лучше разрезать их ножницами и закопать в саду. Будто их никогда и не было. После она поедет в Париж и закажет десять костюмов, если надо, да, десять, тогда два или три из них точно будут удачными. Если хочешь хорошо одеваться, нужно уметь признавать поражение. И, тем более, платье со шнуровкой очень даже ничего, ткань — что-то вроде парусины, но такая тонкая, такая легкая.

— Платье-парусник, — улыбнулась она, довольная таким определением.

Она сняла комбинацию, трусики-слипы, чулки и бюстгальтер, надетые по случаю визита к поросенку. Да, все снять с себя, сегодня такая жара, тридцать градусов, а то и больше.

На обнаженное тело она натянула любимое платье, такое изысканное, со шнурочками, которые так красиво перекрещиваются, такое легкое, такое белое, с глубоким вырезом, и так восхитительно, что оно без рукавов, и вид у него героический и скульптурный со всеми его замечательными складками. Ох, как же она хорошо в нем себя чувствует! Да, отличная идея не надевать ничего под платье. На улице так душно. И к тому же ужасно забавно про себя подтрунивать над людьми на улице, зная, что они и не догадываются…

Она открыла коробку, достала из нее белые сандалии, купленные накануне, нежно им улыбнулась. Сандалии на босу ногу, с этим платьем — парусником — как раз то, что надо. Комбинацию, обувь, трусики-слипы и чулки она запихала обратно в коробку. Вот и отлично, она скажет губителю костюмов, что это нужно привезти в Колоньи вместе с ее старым платьем и остатками заказа. В трельяже три Ариадны в платьях — парусниках были высоки и стройны, лапочки мои.

LXVII

Она победоносно шла по улице в платье-паруснике, как белый фрегат юности, шла широким шагом и улыбалась, вспоминая о своей наготе под тонким платьем, о наготе, которую ласкал свежий ветерок. Я прекрасна, знайте это, вы все, не знакомые со мной, знайте и глядите на счастливую женщину. Она шла, высокая, торжественно неся в руке расписание, и порой останавливалась, чтобы проследить движение поезда, который везет его в Женеву. О, как чудесно любить, как интересно жить!