Любовница. По осколкам чувств

Потому что я люблю его!

И ненавижу себя за это!

— А я тебя могу, — он цепляет мои пальцы и подносит их к своим губам. Целует. А я дёргаюсь от каждого прикосновения его рта к моей коже, потому что это всё равно что гвозди, вбиваемые на живую в моё глупое и совершенно отупевшее от безграничных чувств к нему сердце.

— Я люблю тебя, Лера.

Боже!

Можно, я сдохну прямо сейчас, пожалуйста!

Я ведь вся в ментальных ожогах. Мне невыносимо! А Данил снова и снова перезаряжает свой огнемёт, и продолжает жечь меня дотла всего лишь вот этими тремя словами. Раньше я мечтала услышать их. А теперь я от них умираю…

Потому что мы никто друг другу.

Шахов принадлежит другой девушке, которая носит под сердцем его ребёнка. А я не хочу быть воровкой, которая подло заберёт мужа и отца у семьи в угоду эфемерного счастья.

Нет!

На костях своих чувств, присыпанных пеплом истлевших надежд, я отстрою себя заново. Именно поэтому я и согласилась на пятое, юбилейное приглашение от Андрея сходить на свидание. Я сама себе позволила дать шанс на будущее, в котором больше не будет Данила, его тёмных глаз и самого умопомрачительного запаха на свете, от которого мои рецепторы сходят с ума, а сердце рвется с цепи, захлёбываясь от восторга.

Да, возможно, было бы легче пройти все девять кругов Ада, но у меня нет другого выбора, а потому я надеваю на лицо маску полнейшего равнодушия и рублю что есть силы:

— И любовь мне твоя тоже не нужна.

Меня изнутри ломает от этой чудовищной лжи. Потому что это неправда! Он нужен мне весь! Вдоль и поперёк, но я никогда не смогу перешагнуть через собственную гордость и попранное доверие. Я никогда не лишу ребёнка отца. Потому что я знаю, что это такое, когда твой родной человек отворачивается от тебя в угоду своих писечных пристрастий.

Всё кончено! Назад дороги нет!

И в голове вместо мозгов густой кисель. А я сама словно бреду в каком-то вязком, багровом тумане. По стёклам. И будто бы со стороны наблюдаю, как мы ещё обмениваемся несколькими колкими фразами, а затем Шахов наконец-то встаёт и уходит.

Вот только Андрей ко мне не возвращается, и я понимаю, что это значит.

Меня насильно запихивают в клетку, запирают ее на замок, а ключ выбрасывают на дно морское. И это не какие-то там бредовые догадки или паранойя. О нет! Когда мне наконец-то позволяют выйти из ресторана, я выхвачиваю из приближения своего бывшего любовника несколько слишком знакомых мне лиц — вот этот типа мой сосед, который «живёт» этажом ниже и с которым мы «совершенно случайно» пересекаемся в лифте почти каждый вечер, а вон тот слишком часто околачивается у моего офиса. Раньше я ничего не замечала очевидного, погруженная в своё горе, но теперь…

Мне открыли веки. Шахов сам это сделал.

Не сопротивляюсь, когда меня трамбуют в салон автомобиля и везут до моего адреса, хотя я его и не называла водителю. И не возражаю, когда меня сопровождают до самой двери.

— Не обижайтесь, Валерия Дмитриевна, и не подумайте плохого. Просто Данила Александрович беспокоится, что вы живете не совсем в благополучном районе. Всякое может случиться.

— Всякое со мной уже случилось, Леонид, и именно по вине твоего Данилы Александровича, — поднимаю я глаза на водителя и выговариваю абсолютно безэмоционально, а затем прохожу в свою квартирку и закрываю дверь на все замки.

На автомате тискаю Мяуса. Кормлю его. Принимаю душ. Почти час неподвижно стою в темноте единственной комнаты, игнорируя то, что кто-то пытается достучаться до меня во входную дверь. Вангую — там очередной курьер с вениками от Шахова. И я не двигаюсь с места, только стою и пялюсь на чёрную иномарку, которая припарковалась в тени раскидистых ив через дорогу от моего дома.

— Так я никогда от него не сбегу, — бормочу я под нос, а затем прикрываю глаза и принимаю последнее для себя решение, — а мне надо…

Разворачиваюсь от окна, бреду к разложенному в углу дивану и ложусь на него, путаясь в одеяле, словно в коконе. Прикрываю глаза, прижимаю к себе запрыгнувшего ко мне Мяуса и только тогда понимаю, что всё.

Сегодня я видела Данила в последний раз.

Больше никогда…

И это понимание почти невыносимо!

Лавина слёз наконец-то прорывает меня и затапливает с головой. Я реву, потому что мне больно. Потому что я влюблённая дура. Потому что я завидую Айзе, что у неё будет ребёнок от Данилы, а у меня нет. Потому что я прекрасно понимаю, что он лжец, предатель и манипулятор, но всё равно не могу без него дышать. И я на репите прокручиваю в своей тупой башке его слова.

— Я люблю тебя, Лера.

И, мне кажется, что он говорил их так искренне и от всего сердца. Но разве умеет любить человек, который вознамерился бросить своё дитя? Кровь от крови своей? Маленький комочек счастья, который не виноват, что он оказался не нужен своему папе?

— О боже! — кажется, лёгкие рвутся от рыданий. Я буквально захлёбываюсь ими. Жалобно вою, надсадно закашливаюсь, а затем со всей дури закусывая одеяло, ору в темноту, пытаясь докричаться до жестокого мироздания.

Пожалуйста!

— Я не хочу его любить! Я не хочу… Ничего!

Уснула только под утро. Охрипшая. Разбитая. Растерзанная в хлам.

А проснулась и тут же снова скуксилась, потому что там во сне, было хорошо и не больно. Там я видела прошлое, купалась в нём, верила, что у меня есть будущее. А теперь, открыв глаза, я поняла, что ближайшие мои перспективы все выкрашены в грязно-серые тона.

Ничего. Я всё разукрашу заново. Однажды.

Встаю с постели и словно робот с чётко прописанной программой иду в душ. В глазах пустота. В груди — битое стекло. В отражении зеркала — незнакомка, которая смирилась со смертным приговором.

Еду на работу, отмечая неизменное за собой наблюдение. Выдыхаю со стоном и снова пускаю слезу. Клятвенно обещаю себе, что это будет последняя, но знаю, что я, словно конченый наркоман, сорвусь во все тяжкие уже к вечеру.

О, я так мастерски научилась врать сама себе…

На рабочем месте оказываюсь с опозданием, но мне уже плевать. Я не занимаюсь своими проектами — я гуглю что-то типа «как уйти от слежки — руководство для чайников». Черпаю для себя необходимые знания, а затем открываю карту России и, зажмурившись, наугад тыкаю мышкой в какую-то точку.

Приближаю на максимум.

— Что у нас тут? Омск? Отлично!

А после беру лист и дрожащей рукой, торопливо, боясь передумать, строчу на нём заявление на увольнение по собственному желанию. Ставлю число, подпись и поднимаюсь на ноги, решительно направляясь в кабинет Пелагеи. На мою удачу она свободна и тут же меня принимает. А затем минут пять хмуро смотрит на мои каракули.

— Что случилось, Лера? — поднимает на меня глаза.

— Творческий кризис, — монотонно и безжизненно выдаю я, — душа требует Сибири.