Люди и боги

— Мир погряз в жадности, похоти и лени! Боги устали от наших бесчинств, они придут положить этому край. Никто не уйдет от ответа! Железною рукой боги покарают всех виновных и установят порядок — суровый, но справедливый!

У образованных людей вся эта пафосная театральщина вызывала только смех. Знать брезгливо обходила сборища черни. Но простой люд внезапно полюбил проповедников. Под «завистью, похотью и ленью» бедные мещане угадывали образы зажравшихся вельмож — и радовались, что те получат по заслугам. А после череды мятежей и войн заманчиво звучала идея: «навести порядок железной рукой». Чернь обильно пополняла собою ряды нового течения.

Представители власти относились к этому двояко. Праматеринский капитул осудил сборища. Верховные матери не применили громкого слова «ересь» — сейчас его были достойны только перстоносцы — но обвинили проповедников в лукавстве и лжи. Серебряный Лис прямо предложил: ввести в город искровые полки и подавить волнения. Роберт Ориджин высказался в том же духе. Но министерство финансов подало неожиданный отчет: сборы налогов возросли. Убоявшись кары божьей, мещане стали платить более исправно. Шериф Фаунтерры также одобрил новое течение: в городе прибавилось порядку, люди задумались о благочестии, меньше крадут и реже дерутся. В итоге представители двух лагерей встали перед императрицей.

— Ваше величество, нужно пресечь бунт в зародыше, — отчеканил генерал. — В трех землях бушуют войны и смуты, вся Империя лишена покоя. В такое время столица должна являть пример законности и порядка!

— Так ведь оно же так и есть! — Возразил шериф. — Эти проповедники как раз и говорят, чтобы все жили по закону. Кто нарушит, мол, — тому кара божья. Люди слушают и боятся, а это ж хорошо! Мелких преступлений стало вдвое меньше, пьяных драк — втрое. Город стал как шелковый платок!

— Затишье перед бурей, — проворчал Серебряный Лис. — Сначала притихли, а потом наслушаются вольнодумства и пойдут куролесить! Подснежники Салема тоже начинали тихо, а чем закончилось?

— Милорд генерал, не нужно тут вот этого! Подснежники начали с убийства барона. А наши-то никого не убили, и даже наоборот, ведут себя очень прилично. Я на каждой площади поставил констеблей — и ни одного свистка не услышал!

Вмешался министр двора:

— Ффсе равно, лучшше разогнать! Я не смотрел на этих бродяжек, но ффсе говорят: они грязные, в лохмотьях и говорят с грубостью. Из таких людей ничто хорошее не выйдет! Если колодец гнилой, то и вода в нем с душком.

Министр финансов предъявил сводки:

— Изволите видеть, сударь, сия вода — не с душком, а с золотым песком. За последнюю неделю мещане погасили пятую часть задолженностей по налогам. Я боялся обратного: с уходом армий лорда-канцлера город обнаглеет и станет платить меньше, как тут приятный сюрприз. Взгляните на цифры!

Министр двора фырчал, как кот, и отталкивал книгу:

— Пффф!..

Мира заинтересовалась, проверила сводки: все верно, уплата налогов возросла.

— Ваше величество не может не видеть: налицо благотворный эффект проповедей.

Только тут в разговор вступила мать Алиса — носительница диадемы и глава агатовского ордена:

— Мы обязаны смотреть вдаль, ваше величество. Нельзя увлечься сиюминутной выгодой и забыть о завтрашнем дне. Эти проповедники не имеют дозволения от Праматеринской Церкви. Стоит ли объяснять опасность положения, которое сложится, если кто угодно станет проповедовать что захочет?

— Святая мать, — ответил шериф, — мы проверили бумаги у этих парней. Они имеют разрешения на проповеди, подписанные епископом Амессином.

— Правою рукой Галларда Альмера, который обвиняется в ереси!

— Но епископ-то Амессин ни в чем не обвиняется. Его-то подпись вполне себе законна.

Забыв о шерифе, мать Алиса обратилась прямиком к владычице:

— Я прошу ваше величество принять предложение генерала и разогнать сборища.

И шут Менсон, все время бывший рядом, навострил уши. Давай-ка, Минерва, вынеси решение!

Размышляя, Мира почесывала жесткую шерстку Брунгильды. Она уже знала от Ворона Короны то, что подтвердил шериф: проповедники действуют с ведома приарха. По этой причине их стоило бы схватить, а их сторонников — разогнать. Но как при Подснежниках, так и теперь Мире не нравилась идея разгона силой. Да и прирост налогов, и убыль мелких преступлений… А впрочем, даже не это главное. «Судить строго, но справедливо, навести порядок твердой рукою» — слова напомнили Мире благословенное время владыки Адриана. Золотые годы порядка и прогресса, крепкая власть, верные и работящие подданные. Проповедники-то на самом деле правы: славно было бы, если б вернулись те годы.

— Мы не станем разгонять толпы, — постановила Минерва. — У проповедников есть законное разрешение за подписью епископа. Есть и священное право, выраженное заповедью: «Позволь иному быть». Прядок в городе не нарушается, а только усиливается. Не вижу причин для применения силы.

— Ваше величество, — нахмурилась мать Алиса, — капитул ведет священную войну против еретиков и бывшего приарха Альмера. Мать Корделия и лорд-канцлер Ориджин рискуют жизнью на полях сражений!

— Я всей душою верю в их скорую победу. Еретики с Перстами будут схвачены, доставлены в столицу и публично казнены. Их судьба послужит уроком всем, кто замышляет недоброе. Но мирная и законная проповедь — не повод для гонений.

Мать Алиса не стала спорить — вероятно, не ощущала за собою всей силы капитула. Мира знала: архиматерь Эллина совсем погрузилась в сумрак, а мать Корделия отбыла в Альмеру, так что капитул, по сути, остался без головы.

Шериф и министр финансов поблагодарили владычицу за верное решение, и все разошлись — кроме дежурных гвардейцев и шута. Менсон приложил ухо к двери, дождался, пока утихнут министерские шаги, и заявил напрямик:

— Если нет ума, собачка не поможет. Хоть гладь, хоть не гладь — в голове не прибавится.

— Ум-то зачем? — Огрызнулась Мира. — Сами сказали: решать надо сердцем!

— Так и сердца не слышу! Где оно? Сееерр-рце!

Менсон нагнулся, чтобы послушать: бьется ли что-то в груди Минервы? Понял, что при этой процедуре ухо его ляжет в совсем неподобающее место. Отдернулся, махнул рукой:

— Решай как знаешь. Дело твое.

Он намылился уходить, и Мира спросила:

— Что вам не нравится? Чем плохо мое решение?

— Ничем.

— Правда?

— Пррравда. Ничем не плохо, ничем не хорошо. Никакое оно. Все равно, что монетку подбросить.

— Что бы вы сделали на моем месте?

Менсон снял с головы колпак и зачем-то потряс перед Мирой.

— Я бы перво-наперво решил для себя главное. Хочу или нет?

— Что — хотите?

— Хочу? Или не хочу? Я-то хотел. А ты?

* * *

Еретики в Надежде лишили Бекку Литленд всякого покоя. Третий день она ходила сама не своя, слушала рассеяно, отвечала невпопад, не улыбалась ни одной шутке. Мира вызвала ее на разговор.

— Пожалуйста, расскажи еще раз, чем так плох союз Морана с еретиками?