Люди ПЕРЕХОДного периода

— Ты пойми, Николай, выручка падает второй год подряд, чего бы мы ни предпринимали. Сам же знаешь прекрасно, делаем всё как раньше, а стараний прикладываем на порядок больше. Рецептура, то-сё, всё самое свежее, плюс обслуживание на высоте, как всегда, а клиент всё равно уходит, включая постоянных. Даже Витёк этот из банка перестал заказывать, хотя раньше, сам же помнишь, дня не проходило, чтобы кто-то от него не забрал или сами мы им не отправили. А возила намекает, что невкусно, хозяин говорит, у Германа стало, раньше было — пальцы обглодаешь себе, после как поешь, а теперь рот дерёт, будто вообще без души сготовлено, без сердца, через жопу. Был, говорит, Герман, да весь вышел, за быстрыми бабками, видно, погнался. Если б, говорит, речь об угле ещё шла или о шлаках каких-никаких, то было б хотя бы понятно — оно ж мёртвое изначально, да гори оно любым огнём, понимаешь, лишь бы бабло текло. А тут-то живое всё, чувствительное, прямо ж в человека идёт напрямую, тут нельзя мошенничать, тут не поймут, шарахаться станут, кончится при таких подходах любое уважение, даже несмотря на всю прошлую любовь и дружбу. Так в чём дело, Николай, я тебя спрашиваю? О каких деньгах вообще может идти речь, если кругом сплошные убытки! Если так и дальше пойдёт, то ничего не останется, кроме как закрыться, этого, что ли, хочешь ты, Коля? И вы все, — видно, я обратился уже ко всему поварскому персоналу, — если мы в самое ближайшее время не изменимся, не найдём новые варианты удержать наших гостей, то всё, пиши пропало, больше нам с вами делать тут нечего, друзья мои дорогие, приехали, как говорится…

Это была новость! Нет — шок! Уж чего-чего, а за репутацию своего заведения я был спокоен. По крайней мере, после того как мы успешно разогнались, определились с контингентом и выработали гибкие варианты меню, которые легко и мобильно могли подвергаться изменениям под любой, по сути, случай. За это нас и любили, и не оставляли вниманием. А музыка! Ленка моя, умница, солнце, такого напридумывала, всё предусмотрела: то у неё едва слышно ласкают уши наши любимые «Битлз», то вдруг их сменит рок, от старого до самого современного… тут же, откуда ни возьмись, токката и фуга ре минор для органа, и сразу после них — струнный квартет, который внезапно сменится волшебным симфоджазовым трио, и уже оно, незаметно накачав зал энергетикой едва уловимого безумия, вдруг сорвётся в сумасшедшее соло Джона Маклафлина Маховишну или, как по мановению волшебной палочки, вернётся к тихому благостному «Yesterday»… Многие же ходили просто послушать и посидеть на антресолях, исключительно с десертом, вообще не выпивая и без горячего. Денег оставляли немного, но нас это не огорчало и не смущало: нам обоим важнее было разделить с ними радость от того, что мы всё это придумали, а они оценили и не устают от нас и нашей «Шиншиллы». И на тебе, вот это номер! Как же так — невкусно!!! Почему?! Ведь ничего же не изменилось: ни рецептура, ни основное меню, ни отношение к делу!!

Я даже на какое-то мгновенье забыл, как оказался в этой непроглядной тьме, вися в невесомой чёрной безвоздушке и пытаясь достучаться до себя же паралельного. Однако, опомнившись, я всё же снова осуществил попытку запустить канал связи и ещё громче прежнего заорал в зыбкую темноту:

— Ге-е-е-ер!!! Это я, Ге-е-ерк-а-а!!! Отзови-и-и-сь! Ты слышишь меня-а-а?!!

Внезапно на той стороне замолкли всякие разговоры, и сделалось заметно тише. Теперь я слышал, как нечто, обжариваясь, шипит на сковороде и что-то негромко булькает неподалёку от моего параллельного. Потом — всплеск! И шипение это вскрикивает будто и, охая, присаживается обратно на сковороду. Подобным образом в процессе приготовления вести себя может только одно блюдо, другие варианты не издают похожих звуков. Знаю, потому что сам же и придумал. Называется «boeuf d’origine avec le cognac» [16] . Значит, так, смотрите и запоминайте, в чём тут содержится оригинальное. А вот в чём. Берем с полкило говяжьего филе, режем на средние кусочки, обжариваем чуть-чуть на сливочном масле, добавляем молотый имбирь, соль, розмарин. И вливаем стакан коньяку, настоящего, горючего, без обмана. И тут же поджигаем. Смотрите, что получается: говядина как бы и тушится в коньяке, но одновременно и горит, обретая дымчатый привкус. Получается нечто вроде слегка притушенного говяжьего шашлыка. Коньяк уйдёт — образуется корочка. Внутри же филе останется практически с кровью. И запах… Главная хитрость — уметь отследить баланс между влажным и сухим, жаром и паром, дымом и огнём. Доходчиво? И от этого всего народ валит в другие места? Не верю! И вновь ору как ненормальный:

16

Говядина оригинальная на коньяке (пер. с франц.).

— Э-э-э-й!!! Э-э-эй!!! Говори в вытяжку, Герма-а-а-н!

И слышу вдруг:

— Это кто там, э-э? Вам чего, вы откуда говорите?

— Ге-ерка! — ору я снова. — Ге-ерка!!! Убери всех с кухни, нам надо поговори-ить!! Это важно, слышишь меня, ва-а-а-жно-о-о!!!

— У меня «boeuf d’origine avec le cognac», — отвечает, но уже гораздо громче, — извините, сейчас не могу отойти!!

— Чёрт, чёрт, чёрт!!! — кричу ему. — Немедленно убери людей, не то они тебя за сумасшедшего примут, я с того света на тебя вышел, честное слово, у меня в любой момент связь оборвётся, мне надо тебе важное сказать, слышишь, важное-е-е!! Гер, это же я, я, это же ты сам, твою мать, это же мы с тобой, Ге-ера-а-а!!!

Не понял совершенно, что происходило на том конце, убрал он лишних или оставил, но только посторонние шумы ослабли, людской гур-гур разом стих, и я вновь услышал самого себя, свой родимый голос, доносившийся до этих высот из самого-пресамого нижнего поднебесья, в самом наипрямейшем смысле:

— Кто это, вашу мать, что за шутки дьявола такие? — Звук с той стороны Прохода едва заметно дрожал.

— Слушай и вника-ай! — крикнул я ему, стараясь унять в себе суетность и лёгкий страх, что всё сейчас оборвётся. — Помнишь, в Крыму, в Феодосии, году в шестьдесят восьмом, кажется, мы с тобой на шелковицу забрались, вековую, корявую от старости, с шершавой корой и толстенными ветвями, по которым мы переступали, как по круглым ступенькам, в тёти-Франином саду — не забыл? Руки тогда ещё ободрали себе до сукровицы, коленки, бока — даже через майку, трусики сатиновые надорвались по линялым швам… А потом, отбоявшись, наверху оказались, в густой части кроны, где вокруг — никого в любую сторону, ни людей, ни животных, ни насекомых самых малых, ни воздуха какого-никакого, а только ягоды были эти нечеловеческие: что по размеру, что по густоте нереального цвета, что по изобилию их, куда ни посмотри. И мы ещё с тобой напрочь забыли про все свои обидные царапины и драные трусы, и стали жрать их, вталкивать в рот, и губы у нас сделались чёрными от их жгучего сока, а мы всё рвали их и рвали, и давили нёбом, языком, зубами, гортанью, всем, чем давилось, — и глотали эту дармовую божью мякоть, по-о-мни-и-шь?!?

Потом была тишина… А через несколько мгновений он спросил. То есть я сам же себя и спросил:

— Это ты, Гер?.. Это правда ты?.. Это мы с тобой, что ли?

Нужно было использовать эту зыбкую минуту. И я заорал, туда же, в ту же чёрную неизвестность, названную тайными незнакомцами Проходом Перехода:

— Ленка как, Ле-е-енка?!

— В поря-ядке! — донеслось из темноты. — Только, может, скоро закроемся, а так всё хорошо, живы, здоро-овы!! Как ты там оказался, в вытяжке этой? Что вообще за дела-а, Гера?! Я сейчас с ума сойду, если не объясни-ишь, что всё это зна-ачит?

— Ге-ер, мы с тобой распараллелились, потом объясню-ю, мне надо ещё самому поду-умать. Просто ты имей в виду-у, что нас с тобой дво-о-е: ты — там, а я тут, наверху-у, чёрт бы меня побрал со всеми этими дела-ами!

— Так давай сюда-а! — крикнул он. — В чём пробле-ема?!

— Это невозмо-ожно! — выдал я очередной крик своего отчаяния в призрачную невесомость, напрягши глотку оболочки. — Или я не знаю, как это сде-елать!! А чего с «Шинши-иллой»? Почему закрываемся?

— А хрен его знае-ет!! Было всё нормально, а потом переста-ало, как отрубило. Мы с Ленкой ничего понять не мо-ожем!!

— А когда начало-ось?!

— После Перхушкова-а!! Как оклемался, отбыл реабилитацию, выписался и на работу выше-ел!!

— Гера, Герка, Герма-ан, слушай меня!! Я ещё приду-у, слышишь? Ты только никуда не дева-айся, я обязательно приду-у, мне нужно просто понять, что де-елать, я сейчас ничего не могу сообрази-ить, у меня всё перед глазами плывё-ёт, я-а…

Всё! Оборвалось, я сразу это почувствовал по тому, как исчез всякий малейший звуковой фон, прекратились и шорох, и шипенье, и всё, что сопровождало наши голоса по обе стороны Перехода в течение всего этого удивительного диалога с самим собой.

Потом…

Потом вдруг тьма, заполнявшая всё вокруг, куда-то ушла, сменившись тёмно-светлым колером, в какой была выкрашена изначальная туманность. Твёрдо-мягкое под ногами обратилось в хрустящий наст из многовековой слежавшейся пыли, а воздух, ещё недавно овевавший полы моей хламиды, разом перетёк в пустотную субстанцию, собранную из ничего. И снова не было границ видимости, поскольку зрение моё, как и прежде, упиралось в седоватую муть, и что было за ней, что начиналось или заканчивалось вне её неодолимых рубежей, сказать бы никто не взялся. Я двинулся, как и прежде, прямо, не думая, куда иду и на кого выйду. Однако чуда не произошло, ничто не изменилось в этом странноватом мире. Вскоре впереди забрезжил слабый свет, вернее, два равных по силе света, и я пошёл прямо на них, не испытывая никаких ожиданий.

— Поздравляем… — братья сидели на песке и смотрели прямо на меня.

— С чем это? — поинтересовался я, неотрывно думая о своём. Шок, который мне недавно довелось испытать, никак не желал покидать мою оболочку, заставляя перебирать варианты спасения. То, что сказал мне Герка, вероятней всего, по простому наитию, или же в порядке быстрой глуповатой идеи, внезапно обрушилось на меня со всей своей ужасающей мощью.

«А ведь и действительно… — думал я, — коль скоро возможен перелёт сюда, то почему, собственно, он же невозможен и в обратном направлении? Переход — один, это понятно, но ведь Прохода-то два, как ни крути, что оттуда, что отсюда. И вообще, с какой стати?..»

— Как это с чем? — Пётр хитровански улыбнулся, а Павел в это же время успел дважды подмигнуть мне самым доброжелательным образом. — Причитается с тебя, парень, вишь, как мы тебя нормально подготовили, сразу на третий оборот перекинулся, нам уже шепнули, кто положено. Так что давай, крути дырку на погоне. — Он хохотнул: — Ну-ка хрякни!

— В смысле? — не понял я.

— Э-э… — махнул рукой Павел, — да чего с ним рассусоливать. — С этими словами он оторвался от песка, приблизился к моей оболочке и произвёл резкое движение, как бы распрямляя мне виртуальный хребет. Тут же сзади у меня щёлкнуло, и лицо моё осветилось потайным источником неизвестного происхождения, ничуть не худшим, чем братские.