Люди песков (сборник)
Шрифт:
Раз Союну велели перекатить на берегу железную бочку с горючим. Бился он, бился, пять потов сошло, а бочка, словно привинченная к песку, не шелохнулась. Подошел ленивой походкой Витя Орловский, отодвинул плечом Союна: "Браток, ну-ка посторонись!", сунул под бочку лом, и бочка запрыгала мячиком.
Герек так бы и метнулась через борт помочь мужу.
Но застеснялась…
В субботу была получка: кассирша, пожилая, рыхлая, в белом платочке, расположилась на пустом дощатом ящике в тени тутовника; первым в очереди, разумеется, очутился Мухамед.
Через минуту он ворвался в каюту, где в полутьме изнывали от жары и безделья
— Трофеи вроде неплохие? — улыбнулась Айболек.
— Я не Джунайт-хан [23] , чтобы обирать покоренные народы! — важно провозгласил Мухамед. — И вообще, в дни, когда мы приближаемся к коммунизму, подобные разговоры с политической стороны неуместны!.. А ну, невестушка, эй, сестренка, снимайте сапоги!
23
Один из главарей басмачевских отрядов.
Он развалился на койке и вытянул ноги.
— А байско-феодальные пережитки уместны? — рассердилась сестра.
— К подобной проблеме можно относиться по-разному!
Герек и Айболек со смехом и шуточками все-таки стащили грязные сапожищи и убежали мыть руки.
А тем временем Союн сидел на берегу, прикрыв правое колено тельпеком, и напряжено размышлял, причитается ли ему зарплата, не оштрафовали ли его за аварию с тросом? Конечно, можно было прямо спросить кассиршу, но напала робость… В канале волна гнала волку, волна давила волну, и от этой непрестанной ряби так сладко кружилась голова.
"Здесь красиво, — думал Союн. — Вон за каналом горы, а на юге Каракумы. Там тоже красиво. Слаза создавшему твердь и воды!.."
Он не осмелился сказать, что теперь сам создает воды.
— Союн Кульбердыев! — протяжно позвала кассирша.
Колебаться больше невозможно. Союн встал, с досадой заметил, что как-то противно ослабли ноги. Старость, что ли? Пожалуй, рановато.
А старушка кассирша с удивленной улыбкой рассматривала подходившего матроса. На нем толстые портянки, чокай с кисточками, халат без подкладки, широкий, из шерсти сотканный женою кушак, на макушке коричневый тельпек.
— Союн Кульбердыев?
— Я, я Союн Кульбердыев.
— Дети?
— Сын — дети, дочь — дети! — Союн поднял вверх два пальца.
— Правильно. Распишитесь!
Рука, со школьных лет не державшая пера, дрожала, Союн начертил латинские письмена, как его учили в ту далекую пору [24] . Деньги он не пересчитывал, это было бы неприлично по отношению к почтенной женщине, взял обеими руками, приложил пачку к вспотевшему лбу.
24
Сейчас в Туркмении русский алфавит (на момент написания книги — прим. ANSI).
— Идем в мою каюту кокчай кушать, — пригласил Союн.
— Спасибо, спасибо! — Кассирша показала на соседний земснаряд, и он понял: нужно
туда идти выдавать деньги.В знак благодарности он еще раз поклонился.
Все Кульбердыевы собрались в его каюте, ждали старшего.
— Начинаем семейный совет! — объявил Мухамед.
— Зачем?
— Рассмотрим финансовое состояние. Деньги, полученные из государственной кассы, сдадим в домашнюю кассу. Определим сообща статьи расхода. Есть возражения? Принимаем. Как говорится, "старший начинает, младший продолжает". Айболек, записывай!..
— На собраниях молчишь, а сейчас, гляди, разболтался! — фыркнула Айболек.
Брат бросил на нее, дерзкую, огненный взгляд.
Союн, баюкая на коленях Джемаль, спросил, развеселившись:
— Где касса, кто кассир?
— Чемодан — касса, Айболек — кассирша! — воскликнул Мухамед.
Баба сидел с безучастным видом, словно денежные дела его не касались.
Первым бросил пачки в раскрытый чемодан Мухамед, однако несколько бумажек отделил, бережно припрятал.
— Неделимый фонд. — Он подмигнул сестре. — Обожаю водку!
У Союна получка была крохотная, и младшие из деликатности не назвали сумму своего заработка.
— Завтра же выхожу на работу! — вдруг выпалила Айболек.
Союн нахохлил усы, но посмотрел не на сестру, на жену: "Слава богу, моя еще не решила…"
Глава шестая
До партийного собрания оставалось полчаса, а заметно похудевший за последние дни Непес Сарыевич, не глядя на прохожих, рассеянно отвечая на приветствия, шагал взад-вперед по берегу и то размышлял, как бы ему оправдаться, то вспоминал молодость.
Он родился и вырос в песках Созенли. Огромная корытообразная низменность, окаймленная с юга холмами, переходила к северу в глубокую впадину, куда стекались ливневые воды. Весною, когда безбрежная степь накидывала на себя ярко-зеленый халат, в небе Созенли толпились тучки, день ото дня они сгущались, темнели.
— Дождь! — с надеждой и восторгом восклицали скотоводы.
Протяжно грохотал гром, блеск молнии освещал небо, а густой, падающий со стеклянным шорохом ливень омывал запыленные лица людей. Пенистые ручьи мчались к впадине, и скоро она разливалась хоть и недолговечным, но широким озером, и, когда солнце воздвигало над степью крутую самоцветную радугу, распахивались кибитки из черной кошмы, девушки с ведрами бежали за водою.
Однажды в середине пастбища поставили высокую восьмикрылую кибитку, сказали, что это школа, из города приехала кругленькая, со смолисто-синими косами девушка. Все имущество учительницы Садап состояло из двух чемоданов с простенькими платьями, бельем, книгами.
А Непес Какалиев был в ту пору тонким, как ремень, смугло-желтым, словно пески, веселым и налетел на маленькую красотку стремительно, как весенний ливень, в считанные недели вскружил ей голову, но и сам влюбился.
О извечный груз воспоминаний!..
Непес Сарыевич почувствовал, как заныло его сердце.
Поженились. Он работал заведующим райземотделом, Садап по-прежнему преподавала в школе. Когда чернявая дочка Айна, у которой белыми были только зубы, залепетала, заговорила, поглупевший от счастья Непес подарил ей алую пионерскую косынку.
— Дочурка моя, это тебе отцовское благословение!
— Да разве она понимает? — смеялась Садап.
— Вырастет — поймет.
Через несколько дней Непеса арестовали.