Люди сороковых годов

– Почтмейстер мне прямо пишет, что дом никуда не годится, - говорил губернатор, больше шутя, чем серьезно.

– Для меня решительно все равно, хоть бы он провалился, - отвечал Виссарион, - архитектор их принял - и кончено!

– Но он говорит, что штукатурка потом уж на потолках обвалилась.

– Штукатурка должна была бы или сейчас обвалиться, или уж она обыкновенно никогда не обваливается.

– Но она, однако, действительно обвалилась, - возражал слабо начальник губернии.

– Очень-с может быть! Очень это возможно!
– отвечал бойко Захаревский.
– Они, может быть, буки бучили и белье парили в комнатах, - это какую хотите штукатурку отпарит.

– Потом, что пол очень провесился, боятся ходить, - как бы больше сообщал Захаревскому начальник губернии.

– И то совершенно возможно!
– ответил тот с прежнею развязностью.
– Нет на свете балки, которая бы при двенадцати аршинах длины не провисла бы, только ходить от этого бояться нечего. В Петербурге в домах все полы качаются, однако этого никто не боится.

– Потом, что земля очень сыра и что от этого полы начало уже коробить.

– Непременно начнет коробить - и мне самому гораздо бы лучше было и выгоднее класть сухую землю, потому что ее легче и скорее наносили бы, но я над богом власти не имею: все время шли проливные дожди, - не на плите же мне было землю сушить; да я, наконец, пробовал это, но только не помогает ничего, не сохнет; я обо всем том доносил начальству!

– Или тоже печи, пишут, сложены из старого кирпича, а тот из стены старой разобран - и весь поэтому в извести, что вредно для печи.

– Очень вредно-с, но это было дело их архитектора смотреть. Я сдал ему печи из настоящего материала - и чтобы они были из какого-нибудь негодного сложены, в сдаточном акте этого не значится, но после они могли их переложить и сложить бог знает из какого кирпича - времени полгода прошло!

– Но все-таки вы поправьте им, чтобы успокоить их, - больше советовал начальник губернии, чем приказывал.

– Ни за что, ваше высокопревосходительство!
– воскликнул Захаревский. Если бы я виноват был тут, - это дело другое; но я чист, как солнце. Это значит - прямо дать повод клеветать на себя кому угодно.

– Да, но я это не для них, а для себя прошу вас сделать, потому что они пойдут писать в Петербург, а я терпеть не могу, чтобы туда доходили дрязги разные.

– Если для вас, ваше превосходительство, так я готов переделать хоть с подошвы им весь дом, но говорю откровенно: для меня это очень обидно, очень обидно, - говорил Захаревский.

– Но что ж делать - мало ли по службе бывает неприятностей!
– произнес начальник губернии тоном философа.

– Это конечно что!
– подтвердил также несколько философским тоном и Захаревский.

Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою тот говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде того рассказывала ему: "Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился". Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома, показал ему на него и произнес: "Вот я около этого камелька порядком руки погрел!" - а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.

Лакеи в продолжение всего вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша - по два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал с начальником губернии, не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять с собой домой пяток таких груш. Он знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге от вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого хозяина.

Прокурор, наконец, нагляделся фокусов и вышел в залу. Вихров поспешил сейчас туда же выйти за ним.

– Что это, какое это еще они на меня дело выдумали?
– спросил он.

– Не выдумали, а повернули так ловко, - отвечал прокурор, - мужики дали им совсем другие показания, чем давали вам.

– Но от кого же вы это слышали?

– Губернатор сам мне говорил. "Вот, говорит, как следствия у меня чиновники производят: Вихров, производя следствие у Клыкова, все налгал".

– Ах, он негодяй этакий!
– воскликнул Вихров, вспыхнув в лице.
– Я не то что в службе, но и в частной жизни никогда не лгал, - я спрошу его сегодня же!

– Спросите, - сказал ему прокурор.

Вихров за ужином, для большей смелости, нарочно выпил стакана два вина лишних и, когда оно ему немножко ударило в голову, обратился довольно громко к губернатору:

– Ваше превосходительство, дело об опекунстве Клыкова, говорят, переследовали?

Губернатор довольно сердито взмахнул на него глазами, а m-me Пиколова и уши при этом навострила.

– Да-с, переследовали, - произнес губернатор после некоторого молчания.

– И что же найдено при переследовании?

– Не знаю-с! Я не читал еще самого дела, - отвечал губернатор, взглянув на мгновение на прокурора.

Вихров видел, что далее разговаривать об этом нет никакой возможности, тем более, что губернатор обратился к дамам, с которыми завязался у него довольно живой разговор.

– Мы вас решительно не пустим, решительно не пустим, - говорила Пиколова Юлии.

– Вы едете куда-нибудь?
– вмешался губернатор.

– Да, я на той неделе уезжаю к отцу, - отвечала Юлия довольно громко, как бы затем, чтобы слышал Вихров.

– Вы уезжаете?
– спросил ее тот.

– Непременно, - отвечала и ему Юлия.

– А мы вас не пустим, не пустим, - сказал губернатор.

– Никакие силы человеческие меня здесь больше не удержат!
– отвечала Юлия с ударением.
– Я так давно не видала отца, - прибавила она.

Губернатор, уезжая, по обыкновению, с Пиколовой, не взглянул даже на Вихрова; впрочем, тот и сам ему не поклонился. Через неделю Юлия, в самом деле, уехала к отцу.

XXI СБОРИЩЕ НЕДОВОЛЬНЫХ

Ответ от Мари, наконец, был получен. Он написан был таким же беспокойным почерком, как и прежнее письмо:

"Милый друг мой! Понять не могу, что такое; губернатор прислал на тебя какой-то донос, копию с которого прислал мне Плавин и которую я посылаю к тебе. Об отпуске, значит, тебе и думать нечего. Добрый Абреев нарочно ездил объясняться с министром, но тот ему сказал, что он в распоряжения губернаторов со своими подчиненными не входит. Если мужа ушлют в Южную армию, я не поеду с ним, а поеду в имение и заеду в наш город повидаться с тобой".