Люди сороковых годов

– Дай поесть чего-нибудь!
– отнесся Мелков несмело к хозяйке.

– Чего дать-то? У нас ничего нет.

– Как ничего нет? Яйца есть, молоко есть!

– Нету у нас ничего того, - отвечала девка.

– Ну хоть хлебца дай!
– упрашивал ее Мелков.

– И хлеба нет!.. Остался после обеда, да свиньям бросили!

– Ведь мы у тебя не даром, а за деньги просим, - толковал ей Мелков.

– Что мне ваши деньги! Разве я не видывала денег?
– отвечала девка.

У Вихрова вся кровь подступала к голове от гнева; он вдруг встал на ноги.

– Дай зажженную лучину, - сказал он хозяйке.

Та подала ему.

– Я сам себе найду пищу; идите за мной!

– прибавил он Мелкову и вслед за тем пошел в голбец.

Осветивши всю местность там, он увидел оригинальное зрелище: на земляном полу были разбиты и выпущены сотни три яиц и стоял огромной лужей квас; даже рубленая капуста была вся раскидана.

– Здесь уж все поубрали!
– проговорил он, возвращаясь из голбца, и с той же зажженной лучиной перешел в другую избу, и там прямо прошел в голбец, где нашел почти то же самое - с тою только разницею, что яйца были перебиты в квасу и там распущены.

Остальные избы освидетельствовать Вихров послал уже Мелкова. Тот невдолге возвратился и был как-то сконфужен; с волос и с картуза у него что-то такое текло.

– Там тоже так! Везде все яицы перебиты.

– Но в чем вы все перемочены?
– спросил его Вихров.

– Облили чем-то, дьяволы: я иду по сеням в тени, вдруг облили помоями сто ли-то... "Девушка, говорит, не видала и вылила на голову", - ишь какая!
– бормотал непременный член.

Вихров и об этом написал постановление.

XVIII ПОМЕЩИК КНОПОВ

Герой мой до такой степени рассердился на поярковских раскольников за их коварство и изуверство, что не в состоянии даже был остаться ночевать в этом селенье.

– Поедемте куда-нибудь в другую деревню!
– сказал он непременному члену.

– Поедемте-с!
– отвечал тот покорно; но, когда они сели в тарантас, он проговорил несмело:

– К дяденьке бы моему Петру Петровичу Кнопову заехать.

– К Кнопову?..
– повторил Вихров.
– Это к остряку здешнему!

– Да-с, - отвечал Мелков.

Вихров давно уже слыхал о Кнопове и даже видел его несколько раз в клубе: это был громаднейший мужчина, великий зубоскал, рассказчик, и принадлежал к тем русским богатырям, которые гнут кочерги, разгибают подковы, могут съесть за раз три обеда: постный, скоромный и рыбный, что и делают они обыкновенно на первой неделе в клубах, могут выпить вина сколько угодно. Приезжая из деревни в губернский город, Петр Петрович прямо отправлялся в клуб, где сейчас же около него собиралась приятельская компания; он начинал пить, есть, острить и снова пить. Не ограничиваясь этим, часов в двенадцать он вставал и проговаривал детским голосом: "Пуа!" Это значит - со всей компанией ехать в другие увеселительные заведения пить. Во всех этих случаях Петра Петровича никто и никогда не видал говорящим или делающим какие-нибудь глупости - и даже очень утомленным: бодро оканчивал он проведенные таким образом вечера и бодрым и свежим просыпался он и на другой день. В молодости Петр Петрович был гусар, увез себе жену по страсти, очень ее любил, но она умерла, и он жил теперь вдовцом, подсмеиваясь и зубоскаля над всем божьим миром.

Вихрову даже приятно было заехать к этому умному, веселому и, как слышно было, весьма честному человеку, но кучер что-то по поводу этого немножко уперся. Получив от барина приказание ехать в усадьбу к Кнопову, он нехотя влез на козлы и тихо поехал по деревне.

– Темненька ночь-то ехать, - проговорил он.

– Да хоть голову сломить, а ехать надо!
– сказал ему Вихров.

– Зачем голову ломать, бог даст, доедем и так, - отвечал кучер.

Он был довольно еще молодой малый и, по кучерской тогдашней моде, с усами, но без бороды.

Нежнолюбивая мать Мелкова держала для сына крепкий экипаж и хороших лошадей и еще более того беспокоилась, чтобы кучер был у него не пьяница, умел бы ездить и не выпрокинул бы как-нибудь барчика, - и кучер, в самом деле, был отличный.

– Хорошо, что я фонарь с собой захватил, а то тут будет Федюкинская гора, - говорил он, едучи шагом.

Впереди почти уж ничего было не видать.

– Что же, она опасна, что ли?
– спросил Вихров.

– Днем-то ничего, а теперь тоже ночь, - отвечал кучер, - одна-то сторона у нее, - косогор, а с другой-то - овраг; маленько не потрафишь, пожалуй, и слетишь в него.

– Так как же мы проедем?

– Я фонарь засвечу и пойду около оврага, а вы шажком и поезжайте.

– У нас лошади-то в какую хочешь темь едут, словно человек, понимают, вмешался в разговор Мелков.

– Что человек-то?.. Другой человек глупей лошади, - пояснил и кучер и вряд ли в этом случае не разумел своего барина.

Проехали таким образом верст семь.

– Ну, вот и гора!
– сказал, наконец, кучер и затем слез с козел, шаркнул спичку, засветил ею в фонаре свечку и пошел вперед.

– Вы поправьте лошадьми-то, - сказал он Вихрову.
– Наш-то барин не очень на это складен, - прибавил он уже вполголоса.

Поехали. Вихров, взглянув вперед, невольно обмер: гора была крутейшая и длиннейшая; с одной стороны, как стена какая, шел косой склон ее, а с другой, как пропасть бездонная, зиял овраг. Кучер шел около самого краюшка оврага; лошади, несмотря на крутейший спуск, несмотря на то, что колеса затормозить у тарантаса было нечем, шажком следовали за ним. Коренная вся сидела в хомуте и, как бы охраняя какое сокровище, упиралась всеми четырьмя ногами, чтобы удержать напор экипажа; пристяжные шли с совершенно ослабленными постромками. Кто выучил и кто заставлял этих умных животных так делать - неизвестно, потому что Вихров держался только за вожжи, но шевелить ни одной из них не смел. Юный член суда дремал в это время. Когда, наконец, спустились с горы, Вихров вздохнул посвободнее. Кучер тоже был доволен.

– Теперь только, дай бог, в гору взобраться, - сказал он, не садясь еще на козлы.

– А что - крута тоже?
– спросил Вихров.

– Крутей этой, - отвечал кучер, идя около тарантаса.
– Потрогивайте маненько лошадей-то, - сказал он.

Вихров тронул.

Лошади сейчас же побежали, а кучер побежал за тарантасом. Лошади, чем крутей становилась гора, тем шибче старались бежать, хоть видно было, что это им тяжело; пристяжные скосились даже все вперед, до того они тянули постромки, а коренная беспрестанно растопыривала задние ноги, чтобы упираться ими. Кроме крутизны, тарантас надобно было еще перетаскивать через огромные каменья.

– Только грешникам вбегать в эту гору, - говорил кучер, поспевая бегом за тарантасом и неся в одной руке фонарь, а в другой - огромный кол.

– Ну, ну, матушки, вытягивайте!
– говорил он лошадям.

Те, наконец, сделали последнее усилие и остановились. Кучер сейчас же в это время подложил под колеса кол и не дал им двигаться назад. Лошади с минут с пять переводили дыхание и затем, - только что кучер крикнул: "Ну, ну, матушки!" - снова потянули и даже побежали, и, наконец, тарантас остановился на ровном месте.