Люди сороковых годов

– Давно ли вы больны?
– спросил ее тот.

– Месяца два или даже больше, - отвечала с какой-то досадой Фатеева, и главное, меня в деревню не пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых город, потом - стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что мне дышать здесь нечем!..

– Но нельзя же вам быть без докторского надзора.

– Мне решительно не нужно доктора, решительно!
– возражала Фатеева.
– У меня ничего нет, кроме как лихорадки от этого сырого воздуха - маленький озноб и жар я чувствую, и больше ничего - это на свежем воздухе сейчас пройдет.

– Но здесь все-таки скорее пройдет при помощи медика, - говорил ей Вихров.

– Никогда!
– возражала Фатеева.
– Потому что я душевно здесь гораздо более расстроена: у меня в деревне идет полевая работа, кто же за ней присматривает? Я все ведь сама - и везде одна.

– Ну, бог с нею, с полевою работою!

– Как, друг мой, бог с нею? Я только этим и живу. Мне на днях вот надо вносить в опекунский совет.

– Вы об этом не беспокойтесь. Вы пришлите мне сказать, сколько и когда вам надо заплатить в совет, я и пошлю.

– Merci за это, но еще, кроме того, - продолжала m-me Фатеева видимо беспокойным голосом, - мне маленькое наследство в Малороссии после дяди досталось; надобно бы было ехать получать его, а меня не пускает ни этот доктор, ни эта несносная Катишь.

– Чем несносная Катишь, чем?
– говорила та, входя в это время в комнату.

– Тем, что не пускаешь меня в Малороссию.

– Успеешь еще съездить, когда совсем поправишься, - отвечала та как бы совершенно равнодушным голосом.

– Да, у вас никогда не выздоровеешь, - все будете вы говорить, что больна.

– Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, шепнула Катишь Вихрову; у него, впрочем, уж и без того как ножом резала душу вся эта сцена.

– А как там, Вихров, в моем новом именьице, что мне досталось, хорошо!
– воскликнула Клеопатра Петровна.
– Май месяц всегда в Малороссии бывает превосходный; усадьба у меня на крутой горе - и прямо с этой горы в реку; вода в реке чудная - я стану купаться в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!

– Выпей оршаду!
– сказала ей Прыхина.

– Нет, гадок он мне - не хочу!..

– Расскажите ей что-нибудь интересное; не давайте ей много самой говорить! Ей не велят этого, - шепнула Прыхина Вихрову.

– Что же ей рассказывать, я, ей-богу, не знаю!
– отвечал ей тоже шепотом Вихров.

– Ну, да что-нибудь, досадный какой!
– возразила ему Прыхина.
– Павел Михайлович хочет тебе рассказать про свою жизнь и службу, - сказала она вслух Фатеевой.

– Что же он хочет рассказать?
– спросила та.

– Ну, рассказывайте!
– обратилась к нему настойчиво Прыхина.

Вихров решительно не находил, что ему рассказать.

– Что же мне такое рассказать вам?
– как бы спросил он.

– Что же, вы побед там много имели?
– спросила его сама уже Фатеева.

Вихров и на это не знал, что отвечать. Он поспешил, впрочем, взглянуть на Прыхину. Та легонько, но отрицательно покачала ему головой.

– Какие мои победы? Стар я для этого становлюсь, - отвечал он.

– Ну, не очень еще, я думаю, стар, - возразила с улыбкой Фатеева.
– В той губернии, где были вы, и Цапкин, кажется, служит?

– прибавила она, нахмуривая уже свои брови.

– Там же, - отвечал Вихров, потупляясь.

М-lle Прыхина при этом даже несколько сконфузилась.

– Что же, вы видали его?
– продолжала Фатеева.

– Видел раз.

– Переменился он или нет?

– Мало, бакенбарды только отпустил.

– Мне сказывали, - продолжала Фатеева с грустной усмешкой, - что жена его поколачивает.

Понятно, что Клеопатра Петровна о всех своих сердечных отношениях говорила совершенно свободно - и вряд ли в глубине души своей не сознавала, что для нее все уже кончено на свете, и если предавалась иногда материальным заботам, то в этом случае в ней чисто говорил один только животный инстинкт всякого живого существа, желающего и стремящегося сохранить и обеспечить свое существование.

– При его росте это не мудрено, - отвечал ей Вихров.

– Да, росту, да и души, пожалуй, он - небольшой, - произнесла как-то протяжно Клеопатра Петровна.
– А помните ли, - продолжала она, - как мы в карты играли?.. Давайте теперь в карты играть, а то мне как-то очень скучно!

– Но тебе не вредно разве это будет?
– спросила ее Прыхина.

– Нисколько, мне скука вреднее всего!.. А вы будете со мной играть? прибавила она, обращаясь к Вихрову.

– Если вы хотите, - отвечал ей тот.

– Ну, так вот мы и станем втроем играть, - продолжала Клеопатра Петровна, - только вы выйдите на минутку: я платье распущу немножко, а то я очень уж для вас выфрантилась, - ступайте, я сейчас позову вас.

Вихров с Катишь вышли в зало - у этой доброй девушки сейчас же слезы показались на глазах.

– Какова, а?
– спросила она, указывая головой на дверь Клеопатры Петровны.
– Видеть ее не могу, и все фантазирует: и то-то она сделает, и другое... Уж вы, Вихров, ездите к ней почаще, - прибавила она.

– Непременно, - отвечал он, исполненный почти рыданий в душе.

– Потому что доктор мне сказывал, - продолжала Катишь, - что она может еще пожить несколько времени, если окружена будет все приятными впечатлениями, а чего же ей приятнее, как ни видеть вас!

На этих словах в зало вошла знакомая Вихрову Марья, глаза у которой сделались совсем оловянными и лицо сморщилось.

– Что, Маша, забыла уж моего Ивана?
– не утерпел и пошутил с ней Вихров.

– Ну его к ляду, судырь, бог с ним!
– отвечала она.
– Пожалуйте-с, вас просит Клеопатра Петровна.

– Вы старайтесь ей проигрывать, у ней теперь денег нет - и это будет ее волновать, если она будет проигрывать, - шепнула Вихрову Катишь.

Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.