Люди сороковых годов

– Я не нахожу, чтобы этот умственный уровень так уж очень поднялся, возразила, наконец, Мари.

– Вы не находите?
– спросила Юлия, немного даже вспыхнув.

– Он, кажется, совершенно такой же, как и был.

– Но где ж он лучше? Он и в европейских литературах, я думаю, не лучше и не выше.

Мари при этом слегка улыбнулась.

– Все-таки он там, я думаю, поопытней и поискусней, - возразила она.

– Я не знаю, - продолжала Юлия, все более и более краснея в лице, - за иностранными литературами я не слежу; но мне в нынешней нашей литературе по преимуществу дорого то, что в ней все эти насущные вопросы, которые душили и давили русскую жизнь, поднимаются и разрабатываются.

– Что поднимаются - это правда, но чтоб разрабатывались - этого не видать; скорее же это делается в правительственных сферах, - проговорила Мари.

– Ха-ха-ха!
– захохотала Юлия.
– Хороша разработка может быть между чиновниками!.. Нет уж, madame Эйсмонд, позвольте вам сказать: у меня у самой отец был чиновник и два брата теперь чиновниками - и я знаю, что это за господа, и вот вышла за моего мужа, потому что он хоть и служит, но он не чиновник, а человек!

– Каковы, я думаю, чиновники в стране, таковы и литераторы, - уж нарочно, кажется, поддразнивала Юлию Мари.

– Павел Михайлович!
– воскликнула та, обращаясь к Вихрову. Поблагодарите вашу кузину за сравнение; она говорит, что вы, литератор, и какой-нибудь плутишка-чиновник - одно и то же!

– Я не говорю о дарованиях и писателях; дарования во всех родах могут быть прекрасные и замечательные, но, собственно, масса и толпа литературная, я думаю, совершенно такая же, как и чиновничья.

Юлия понять не могла, что такое говорит Мари; в своей провинциальной простоте она всех писателей и издателей и редакторов уважала безразлично.

– Прежде, когда вот он только что вступал еще в литературу, продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, - когда заниматься ею было не только что не очень выгодно, но даже не совсем безопасно, - тогда действительно являлись в литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это дело начинает становиться почти спекуляцией, за него, конечно, взялось много господ неблаговидного свойства.

– Но, madame Эйсмонд!
– воскликнула Юлия.
– Наша литература так еще молода, что она не могла предъявить таких грязных явлений, как это есть, может быть, на Западе.

– То-то и есть, что и у нас начинает быть похуже еще западного! отвечала Мари: ее, по преимуществу, возмущал пошлый и бездарный тон тогдашних петербургских газет.

Вихров слушал обеих дам с полуулыбкою, но Живин, напротив, весь был внимание: ему нравилось и то, что говорила жена, и то, что говорила Эйсмонд; но дамы, напротив, сильно не понравились друг другу, и Юлия даже по этому случаю имела маленькую ссору с мужем.

– Что это за госпожа?..
– сказала она, пожимая плечами, когда они сели в экипаж, чтобы ехать домой.

– Что за госпожа!.. Женщина, как видно, умная!
– отвечал Живин.

– Чем?.. Чем?..
– спросила резко Юлия.
– Чтобы быть названной умною женщиной, надобно сказать что-нибудь умное.

– Она неглупо и говорила, - возразил ей опять кротко муж.

– Она мало что говорила неумно, но она подло говорила: для нее становой пристав и писатель - одно и то же. Эта госпожа, должно быть, страшная консерваторша; но, впрочем, что же и ожидать от жены какого-нибудь господина генерала; но главное - Вихров, Вихров тут меня удивляет, что он в ней нашел!
– воскликнула Юлия, забыв от волнения даже сохранить поверенную тайну.

Мари, в свою очередь, тоже не совсем благосклонно отзывалась об Живиной; сначала она, разумеется, ни слова не говорила, но когда Вихров с улыбкой спросил ее:

– А как вам понравилась супруга моего приятеля?

Он бы в настоящую минуту ни за что не признался Мари, что это была та самая девушка, о которой он когда-то писал, потому что Юлия показалась ему самому на этот раз просто противною.

– Она, должно быть, ужасная провинциалка: у нее какой-то резкий тон, грубые манеры!
– отвечала та.

– И какую чепуху все высокопарную несет!
– произнес Вихров.

– Ну, да это-то уж бог с ней: все мы, женщины, обыкновенно мыслями страдаем; по крайней мере держала бы себя несколько поскромнее.

Покуда шла таким образом жизнь в Воздвиженском, больше всех ею, как и надобно было ожидать, наслаждался Женичка. Он целые дни путешествовал с Симоновым по полям и по лугам. В Петербурге для укрепления мускулов его учили гимнастике, и он вздумал упражняться этой же гимнастикой и в деревне; нарисовал Симонову столб, на который лазят, лестницу, по которой всходят; Симонов сейчас же все это и устроил ему, и мало того: сам даже стал лазить с ним, но ноги у него были старческие, и потому он обрывался и падал. Особенно Женичку забавляло то, когда Симонов, подражая ему, лез на гладкий столб - и только заберется до половины, а там не удержится и начнет спускаться вниз. Женичка покатывался при этом со смеху; одно только маленькому шалуну не нравилось, что бочажок [108] , куда он ходил купаться, был очень уж мелок.

– Симонушко, пойдем на озеро и там покупаемся!
– сказал он ему однажды.

– Нет, что там купаться - грязно да и тинисто очень, - возразил ему Симонов.
– А вот лучше что!..
– продолжал старый запотройщик.
– Ужо вечером выпроситесь у маменьки и у дяденьки на озеро - на лодке с острогой рыбу половить.

– Ах, это отлично! Я сейчас же и попрошусь!
– воскликнул Женичка и с разгоревшимися уже глазами побежал в горницу.

– Дядя, мамаша!
– кричал он.
– Отпустите меня сегодня вечером с острогой рыбу ловить.

– Что такое, с какой острогой?
– спросила Мари, совершенно не поняв его просьбы.

– Мы, мамаша, рыбы вам наловим, - толковал ей мальчик.

Мари все-таки не понимала.

– Это действительно довольно приятная охота, - принялся объяснять ей Вихров.
– Едут по озеру в лодке, у которой на носу горит смола и освещает таким образом внутренность воды, в которой и видно, где стоит рыба в ней и спит; ее и бьют острогой.

– Отпусти, мамаша!
– приставал между тем к Мари ребенок.

– Нет, одного тебя пустить неудобно, - возразил ему Вихров, - потому что все-таки будешь ночью один на воде.

– Но я, дядя, с Симоновым поеду.

– Все это я знаю; но вот что, Мари, не поехать ли и нам тоже с ними? проговорил Вихров; ему очень улыбалась мысль проехать с ней по озеру в темную ночь.

– Хорошо, - отвечала она.

– Ну, поди же и позови сюда Симонова, - сказал Вихров Женичке.

Тот благим матом побежал и привел с собой за руку старого воина.

– Вот видишь что...
– обратился к тому Вихров, - пойди и найми ты нам лодку большую, широкую: мы хотим сегодня поохотиться с острогой.