Люди среди людей
Шрифт:
– Почему вы не сказали мне правду?
– вопрошал академик.
– Не хотел волновать вас, Леон Абгарович.
– Вы плохой физиолог! Сколько раз вам повторять: волнуйте меня, волнуйте! Волнение для ученого полезно. Возбуждение центральной нервной системы активизирует творческий процесс.
Вот и еще одна, хотя и несколько парадоксальная, точка зрения на то, как ученый должен вести себя в обществе коллег. На этот раз звучит как бы голос самой науки - vox sciencii, так сказать…
ДОРОГА НА МОНБЛАН
Я побывал на вершине Эльбруса, взобрался на Фудзияму, поднялся по великой китайской лестнице в
Л. М. Исаев.
Из письма в Женеву сотруднику
Всемирной организации здравоохранения
(ВОЗ), 1962 год
…Он обладал исключительным мужеством не только в защите своих личных духовных прав, не только в своеобразном самоутверждении, но и в борьбе за лучшее существование человечества. В нем удивительно сочетались два начала - эгоистическое и общественное.
Проф. И. А. Кассирский.
Из биографии Рональда Росса
Среди медицинских профессий наиболее героической и мужественной людская молва называет хирургию. Такой оценке способствуют, скорее всего, внешние аксессуары операционной: маски на лицах врачей, кровь, «страшные» инструменты в шкафах. Хирургу действительно приходится иногда вступать в поединок со смертью. И сам он, как гласит поговорка, умирает после каждой неудавшейся операции. И все-таки не хирургам, баловням общественного внимания, отдал бы я золотой венок мужества. Есть в медицинском стане племя, о котором мало пишут и говорят. А между тем эти люди спасают не единичные жизни, а тысячи и миллионы. Смерть каждый день сторожит их наравне с их пациентами. Ибо эти врачи избрали для работы не шумные города и сверкающие чистотой клиники, а самые «грязные», с медицинской точки зрения, закоулки планеты. Я говорю о тропических врачах - тропикологах.
Почему тропических? Да потому, что в экваториальном поясе между тропиком Рака и тропиком Козерога лежит главный очаг паразитизма. Здесь больше, чем где бы то ни было в другом месте, обитает насекомых-переносчиков, здесь рай для простейших, гельминтов, микробов, вирусов. Здесь клубок самых страшных, самых массовых человеческих страданий. Дознаться об истоках инфекции, о ее переносчике, найти меры пресечения для заразы - вот будничное занятие тропического врача. Надо ли удивляться, что погруженные в эти будни тропикологи подчас не успевают дождаться праздника. Их могилы в лесах Центральной Африки, на плоскогорьях Индии, в болотах Южноамериканского материка. И если имя капитана, случайно открывшего какой-нибудь пустынный остров в океане, неизменно фигурирует на мировой карте, то имена даже самых одаренных тропических врачей запечатлены разве что в учебнике эпидемиологии или микробиологии.
Рональд Росс (1857 - 1932) - один из немногих тропических врачей, кому посчастливилось добиться признания при жизни. Безвестный военный медик из индийской глуши достиг всемирной славы только благодаря собственным заслугам. Ему мешали все: военное начальство бросало майора медицинской службы из одной части в другую, из одного похода в другой; медицинские чиновпики в Индии не желали и слышать о каких-то открытиях полкового врача. А генеральный медицинский инспектор Индии запретил публиковать работу, за которую четыре года спустя Россу присудили Нобелевскую премию. Когда, невзирая на все это, врач сделал свое открытие, установил, как передается малярия, ему пришлось выдержать новую атаку. Профессор Римского университета Баттиста Грасси, «один из компетентнейших зоологов своего времени», принадлежавший, по словам биографа, «к научной знати не только Италии, но и Европы», чьи работы современники признавали классическими, заявил претензию на приоритет в деле, которому Росс отдал несколько лет жизни. Но Рональд Росс недаром родился под грохот канонады (его отец был профессиональным военным в Индии). Он выдержал и это сражение. Нобелевский комитет увенчал (1902) в его лице не только личный талант исследователя малярии, но и признанного главу клана тропических врачей мира. Росс стал гордостью всех этих прозябающих в безвестности провинциалов.
Я не случайно повторил несколько раз слова «безвестный, безвестность». Вот лишь одна деталь. Справочник Ольппа «Тропические врачи», претендующий на энциклопедический охват всех мало-мальски заметных имен, вышел в Германии в 1932 году, уже после того как Николай Ходукин разгадал в Ташкенте тайну передачи кала-азара москитом, а Леонид Исаев первый в мире уничтожил в Бухаре ришту. Но имена и портреты исследователей из Узбекистана не попали на веленевую бумагу шикарного мюнхенского издания. Хорошо еще, что Ольпп не забыл открытие Боровского, усилий советских академиков Скрябина и Павловского.
Леонид
Михайлович Исаев мало пекся о международной славе. Самобытный, независимо мыслящий, он не был склонен кому-нибудь подражать, к кому-нибудь подлаживаться. Однако Рональд Росс многие годы оставался его кумиром. Получив от знакомого врача, работающего в аппарате ВОЗ, портрет великого маляриолога, Леонид Михайлович писал в августе 1962 года:«Благодарю за письмо и чудесную фотографию Росса. Он здесь очень хорош и морфологически (так!
– М. П.) и психологически. Воин и поэт. Помните, как он ругал Грасси в пылу оспаривания приоритета открытия: «Итальянский бандит с большой научной дороги». Конечно, Россу очень далеко до эрудиции Грасси. Но что бы могли сделать дисциплинированный ум и золотые руки Грасси, если бы их не осветил творческий огонь Росса» 1 [1 Письмо Л. Г. Брюс-Хватту из Самарканда в Женеву от 25 августа 1962 г. (подлинник)].
Вот что так привлекало Исаева в личности старшего коллеги - творческий огонь, а по сути - характер, волевой, независимый, целеустремленный, такой же, как у самого Исаева. Мы любим то, что знаем; лучше всего мы знаем самих себя. Росс - бессребреник, человек абсолютной честности, Росс - неутомимый труженик, болезненно самолюбивый Росс, готовый чуть ли не с кулаками отстаивать свое первенство на мировом научном ринге, - как все это близко Леониду Исаеву! Он охотно прощает Россу даже резкость и грубость в споре с противниками: брань делу не помеха. Сошлюсь еще раз на прекрасную биографию, принадлежащую перу профессора Кассирского: «Росс по натуре…работник поразительной теоретической интуиции и одновременно колоссального практического диапазона, а для таких личностей честолюбие не опасно – оно не приведет их к беспочвенной авантюре, оно будет вечной движущей пружиной честного и общественно полезного труда»2. Да ведь это точнейшее определение исаевской натуры! [2 И. А. Кассирский. Рональд Росс и малярийная проблема. Медгиз, 1937].
Росса мало занимали события, разыгравшиеся в России в 1917 году. Но борец и новатор, он уловил в революции ее волевое начало. И три года спустя, настаивая в Лондоне на необходимости самых решительных мер против малярии в одной из британских колоний, Росс требовал революционного подхода к делу. «It was sanitary Bolshevism», - писал он о действиях, которые сам успел предпринять в этой колонии. «Большевизм в санитарии»! Ах, как хорошо понимал профессор из Самарканда своего знаменитого собрата!
…Он не любил говорить о своих и чужих болезнях, старости, смерти. Никогда не бывал на похоронах, даже заболевших сотрудников навещал неохотно. Это было как иммунитет - активное неприятие всего, что относится к телесному разрушению, небытию. Только однажды, узнав, что его заместитель Анна Марковна Быховская перенесла спазм мозговых сосудов, директор зашел навестить верную помощницу. Впрочем, дальше порога он так и не сдвинулся. Едва справившись о здоровье больной, торжественно заявил:
– Нет, со мной этого никогда не произойдет! Исаевское «никогда» звучало как заклятие. Подозреваю, что, врач и естествоиспытатель, он где-то в глубине души все-таки верил: общебиологический закон старости и умирания как-то обойдет его стороной. На одной фотографии конца 50-х годов Леонид Михайлович держит в руках две фигурки восточных божков. Третий «бог» засунут в нагрудный карман пиджака. Надпись на обороте, сделанная рукой Исаева, гласит: «Витязь на распутье. Кого избрать - бога счастья, удачи или долголетия?» И фотография и надпись, конечно, шутка. Но долголетию отдавал ученый явное предпочтение над прочими благами: лысого бога, символизирующего долгую жизнь, всегда носил с собой. Впрочем, как учит поговорка, «бог-то бог, да и сам не будь плох». В семьдесят и в семьдесят пять лет жил Леонид Михайлович так, будто впереди ждали его еще десятки лет труда и поисков. Болел редко, работал без устали, не жалел ни себя, ни других. При каждом удобном и неудобном случае спешил заверить окружающих, что здоровье его вообще не имеет изъянов.
– Я знаю, вам трудно за мной угнаться, - мог сказать он сотруднику, с которым предстояло обследовать в пустыне норы песчанок.
– Сдерживайте меня, если я стану слишком спешить.
Такое заявление делалось не столько ради сотрудника, сколько для того, чтобы лишний раз напомнить: директор здоровее, сильнее, выносливее молодых. Свернуть в пустыне с дороги, чтобы в жаркий день напиться воды из колодца? Ни за что! Это слабость. Исаев не позволяет себе никакой слабости. Случилось ему однажды перенести приступ острого радикулита. Мучительные боли начались неожиданно, когда он сидел в читальном зале научной библиотеки. Обеспокоенные сотрудники приехали на машине. Прихватили даже носилки. Но директор отстранил всякую помощь. Спустился по лестнице и сел в машину сам. Боли были адские, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Морщиться, сгибаться, стонать - слабость, недостойная мужчины. В молодости это еще можно себе позволить, но в старости ни в коем случае.