Людовик IX Святой

На одной миниатюре «Часослова Жанны Наваррской», выполненной в первой половине XIV века, изображен юный Людовик с матерью [156] , оба на носилках; кортеж направляется в Реймс на коронацию. Мать с короной на голове; она опекает ребенка, и ей принадлежит власть, а Людовик идет навстречу святости: вокруг его головы нимб, так как миниатюра, выполненная уже после его канонизации, предназначена скорее для того, чтобы засвидетельствовать историческую вечность святого короля, святого с детства, чем соблюсти, как это принято ныне, подлинную историческую хронологию. Ведь это уже Людовик Святой, который будет миропомазан и коронован. Свершившаяся история и история грядущая идут рядом. Детство короля кончилось [157] .

156

Бланка Кастильская беременна последним ребенком, который родился после смерти Людовика VIII в начале 1227 года; это будущий король Неаполитанский и Сицилийский Карл Анжуйский.

157

Эта миниатюра из рукописи, хранящейся в Парижской Национальной библиотеке (fol. 97, Ms. Nouvelles Acquisitions latines 3145), воспроизведена на с. 216 следующей работы: Thomas М. L’iconographie de Saint Louis dans les Heures de Jeanne de Navarre // Septieme centenaire de la mort de Saint Louis (1970). P., 1976. См. ил. 9.

Далее я скажу о коронации французских королей в XIII веке, так как документы, связанные с историей Людовика Святого, относятся ко времени после его помазания на царство. Мы не располагаем сведениями о его коронации, и нам неизвестен порядок (ordo) литургии, предшествовавшей этой церемонии.

Хронисты отмечают три момента, связанных с коронацией Людовика IX. Первый — быстрота проведения ритуала. Причина ясна: страх междуцарствия (второго в истории Французского королевства, когда новый король не был миропомазан при жизни отца) усугублялся тем, что король был очень юн, а династия Капетингов еще не достигла могущества. Междуцарствие же — благоприятный момент, благоприятный даже не для того, чтобы оспаривать право на престол, ибо право старшего сына усопшего короля нерушимо, но для того, чтобы оказывать давление на этого еще не коронованного короля и его окружение. В то время, когда зарождалось понятие оскорбления его величества [158] , междуцарствие — тот момент, когда новый король еще не обрел своего величества и когда совсем не возбраняется поднимать бунты и мятежи. Людовик VIII умер 8 ноября и был погребен 15 ноября. Людовика IX короновали 29 ноября. Три недели в условиях слабого освоения пространства и сложности, которой уже достигла организация церемонии коронации, — это смело.

158

Понятие «оскорбление величества» (букв, «умаление величества» — лат. «minuta majestatis») возникло еще в республиканском Риме и означало особо тяжкие государственные преступления — измену, попытку захвата власти, возбуждение мятежей и волнений. Предполагалось, что такие действия оскорбляют (умаляют) достоинства и права римской общины. Установление единоличной власти императоров сопровождалось определенными юридическими выводами, согласно которым римский народ перенес свою власть и величие на особу правителя. Поэтому уже в I в. возобновленный закон об оскорблении величества стал применяться по отношению к тем, кто выражал оппозиционность в любой форме — от претензий на власть до невинных шуток в быту, а также вообще для расправы с неугодными. Надо отметить, что в понятии «majestas» соединялись смыслы высшего авторитета и священности одновременно. По глубоко архаическим, но весьма долго существовавшим представлениям римлян, именно община в целом обладала высшей властью в Римском государстве, при том, что община эта состояла не только из граждан, но и из богов — покровителей Вечного города. Поэтому оскорбление величества есть также — и даже в первую очередь — святотатство. Вместе с функциями власти община перенесла на императора и сакральные функции, так что оскорбление его оказывалось и оскорблением божества. В христианской Европе религиозные оттенки представлений о величестве усилились, ибо государь есть помазанник Божий, представитель Бога на земле. В ХII — ХIII вв. в Западной Европе начинается возрождение римского права, а отсюда — и возрождение представлений об оскорблении величества. Однако с христианской точки зрения (особенно в массовых представлениях — вспомним настойчивое стремление Жанны д’Арк короновать Карла VII) в полной мере государь обретает «majestas» — высший священный авторитет — лишь после коронации и миропомазания; до этого он, говоря современным языком, является лишь исполняющим обязанности государя, еще не утвержденным Богом.

Второй момент, нерешительность которого подвергает еще большему риску существование королевства с отроком во главе, то, что в двенадцать лет Людовик IX еще не был посвящен в рыцари, ибо король Франции прежде всего должен быть еще и королем-рыцарем. Литургия помазания на царство, которая оформилась при Людовике IX, будет следовать непосредственно за первой фазой церемонии посвящения в рыцари. Но даже если так было в 1226 году, эта церемония не заменяла особого обряда посвящения, который был совершен по пути в Реймс, во время остановки в Суассоне [159] .

159

Richard J. L’adoubement de Saint Louis // Journal des savants. 1988. P. 208–217.

Третий момент, который без устали муссируют хронисты, — это отсутствие элиты, как церковной, так и светской (архиепископы и владетельные феодалы), что сделало бы церемонию коронации Людовика IX более впечатляющей. Впрочем, Бланка Кастильская вместе с той группой вельмож, которые присутствовали при смерти Людовика VIII в Монпансье, разослали множество приглашений на коронацию в Реймсе, ссылаясь, для большей убедительности, на распоряжения короля на смертном одре. Списки присутствовавших и отсутствовавших, приводимые хронистами, противоречивы. Например, Филипп Мускет называет среди присутствовавших герцога Бургундского и графа де Бара, которых нет у Мэтью Пэриса (в этом англичанин следует своему предшественнику Роджеру Вендоверскому). Не важно. Ясно одно: присутствовала немногочисленная и не самая блестящая знать. Более того, не было архиепископа Реймсского (впрочем, это случалось довольно часто при коронации французских государей) — преемник покойного прелата, возможно, был уже назначен, но еще не рукоположен. Предусмотрели и этот случай. Епископ Суассона, первый викарный епископ архиепископа Реймсского, был тем прелатом, который освятил церемонию: законность церемонии при этом нисколько не была нарушена, но, безусловно, не приобрела подобающего блеска.

Английские хронисты отмечают одну любопытную деталь в церемонии коронации. По случаю королевской инаугурации многие приглашенные сеньоры потребовали освобождения всех заключенных и, в частности, графов Фландрского и Булонского, томившихся в королевской крепости Лувр после поражения при Бувине, то есть уже двенадцать лет (ровно столько, сколько было юному королю) [160] . Более, чем политическая сторона этого требования, поражает его институционный аспект. Это первое известное упоминание о своего рода амнистии в связи с коронацией, о своеобразном праве на помилование, которое предоставлялось французским королям в момент их коронации. Правда, это право на помилование, признаваемое за монархами по случаю восшествия на престол, обрело силу закона только в XVII веке и, похоже, далось нелегко. Какими бы миропомазанными, творящими чудеса и всемогущими ни были короли Франции, они всегда оставались бого- и законопослушными. Право на помилование, с легкостью предоставленное Республикой своим президентам, короли получили после долгих проволочек, обретя возможность использовать его в полной мере очень не скоро. Кроме того, в эпизоде 1226 года бросается в глаза двойственное отношение знати к королю. Они силились навязать ему свою волю, но признавали за ним чрезмерную власть.

160

Mathew Paris. Chronica majora… T. III. P. 118.

Рассмотрев политические аспекты коронации, представим себе, насколько позволяют источники, первые шаги юного короля.

Вот он, в двенадцать лет ставший первым после неожиданной смерти отца: сначала на пути в Овернь, верхом спешит к умирающему отцу, но по дороге узнает страшное известие от брата Герена, который дает ему мудрый совет вернуться в Париж; затем присутствует на отцовских похоронах во время волнующей королевской похоронной литургии под готическими сводами Сен-Дени; вот едет в повозке, напоминающей повозку торговца, по пыльной и извилистой дороге из Реймса via [161] Суассон (дороги средневековой Европы немощеные и неровные, а мальчику надо было проехать по ней, если считать в современных мерах длины, 157 км). В Суассоне совершился тот обряд, который обычно превращает юношей в мужчин par excellence, в тех христианских воинов, которых так испугался при встрече юный Персеваль в «Романе о Граале». В Реймсе длительное время в одном из возводившихся соборов продолжалась весьма утомительная для ребенка литургия: его облачили в тяжелую мантию, дали в руки громоздкие инсигнии, надели увесистую корону, а далее — головокружительная атмосфера молитв, песнопений, ладана, странных обрядов, непонятных даже смышленому ребенку, которому, разумеется, в доступной для его возраста форме объяснили все, что будет происходить. Церемония, во время которой ощущалась тревога вследствие отсутствия на ней прелатов и знатных сеньоров, которые должны были бы толпиться вокруг мальчика. Затем — возвращение в Париж, которое хронисты обошли молчанием, не отметив никакого народного ликования, ни единого возгласа радости или ободрения. Но рядом была любящая мать, верная защитница, подобная сильным женщинам Евангелия, как скажет о ней во время канонизации Людовика Святого Бонифаций VIII.

161

Через (лат.). — Примеч. пер.

Мальчик, пусть и король, конечно, сохранит в памяти горестные и тягостные воспоминания об этих часах и днях, наполненных событиями, пейзажами, декором, лицами и жестами, сменяющими друг друга в тусклом свете коротких дней поздней осени, но об этом умалчивают современники-хронисты. Такие испытания или придают силы, или ломают — все зависит от человека. Людовик оказался достойным сыном своего отца, равного которому не было на поле брани, и достойным внуком своего деда, в пятьдесят лет одержавшего победу при Бувине; он достойный сын и своей матери-испанки. Сильный, как и они, мальчик по-иному приступил к своим королевским обязанностям, — а идеология эпохи уже начинает считать обязанность короля трудным ремеслом. Он будет благоговеть перед своей вездесущей матерью до самой ее смерти и сохранит о ней благодарную память.

Трудные годы несовершеннолетия

Отсутствие вельмож на коронации Людовика IX хронисты объясняют политическими мотивами. Возможно, это преувеличение. С проведением церемонии очень спешили. Получить известие о ней, собраться, вовремя выехать — на все это в XIII веке уходило немало времени. И кроме того, несомненно, коронация ребенка не слишком-то привлекала этих прелатов и вельмож, привыкших вращаться в обществе сложившихся людей. Истолковывая их отсутствие, большинство хронистов основываются на событиях, последовавших за коронацией, объясняя произошедшее как бы ретроспективно. Но можно не сомневаться, вельможи бойкотировали коронацию, и кое-кто из них отсутствовал по политическим соображениям.

Излагаю здесь только то, что позволяет лучше понять жизнь Людовика IX, то, что проливает свет на королевскую функцию и фигуру короля. Опекунша и ее советники спешили урегулировать кое-какие деликатные дела личного характера, к решению которых, впрочем (как считают), уже приступили в последние месяцы правления Людовика VIII.

Традиция престолонаследия в династии Капетингов и «волеизъявление» Людовика VIII, обеспечившие восхождение на престол юного Людовика IX, не были еще настолько сложившимися, чтобы не вызвать настороженности со стороны некоторых членов королевской фамилии. У молодого короля было двое дядюшек, одному из них в 1226 году было двадцать пять, а другому — семнадцать лет. С последним не возникало никаких проблем. Он был бастардом, хотя и носил звучное имя Карл (Пьер Шарло); его отцу Филиппу Августу удалось добиться, что-бы Гонорий III счел возможным пожаловать этому незаконнорожденному ребенку церковные бенефиции, — он был предназначен для Церкви. Больше опасений внушал первый — Филипп Строптивый. Для Церкви он тоже был бастардом, поскольку Папа не признал законным третий брак Филиппа Августа с Агнесой Меранской, матерью Филиппа, и с точки зрения Церкви французский король так и остался женатым на Ингеборге Датской (а та умерла лишь в 1236 году), отвергнутой на другой день после злосчастной первой брачной ночи. Рождение Филиппа Строптивого было узаконено Иннокентием III, и поскольку французские аристократы и негласно французские прелаты признавали его мать, считая ее легитимной королевой Франции, его положение было намного предпочтительнее, чем у его сводного брата. Даже внешне, юридически, статус Филиппа Строптивого был вполне законным. И все же я задаюсь вопросом, не послужило ли это смутное воспоминание о своем внебрачном рождении причиной отказа от какой бы то ни было серьезной попытки составить конкуренцию своему племяннику на французский престол [162] .

162

В 1316 году малютке Жанне, старшей дочери Людовика X Сварливого, не повезло вдвойне: она лишилась трона, потому что была особой женского пола и к тому же подозреваемой в том, что она незаконнорожденная (слух, порожденный делом о Йельской башне); династия Капетингов, в отличие от других великих монархических династий, кажется, успешно исключала из числа престолонаследников и бастардов и женщин. В начале XV века это обернулось против будущего Карла VII*.

*В 1314 г. Францию потряс семейно-политический скандал. Выяснилось, что снохи короля Филиппа IV — супруга его старшего сына Людовика, короля Наваррского, будущего Людовика X, Маргарита Бургундская, мать Жанны Французской, и супруга младшего из королевских сыновей, Карла, будущего Карла IV, Бланка Бургундская, — были повинны в супружеской измене. Их уличили в любовной связи с придворными, братьями Филиппом и Готье д’Онэ соответственно, причем адюльтер протекал в Нельской башне, а Жанна Бургундская, супруга среднего сына, Филиппа, графа Пуатье, будущего Филиппа V, потворствовала этому. В результате судебного процесса братья д’Онэ были казнены, Маргарита и Бланка заточены в замок Шато-Гайар, а Жанна — в монастырь (далее их судьбы оказались различными: Маргарита вскоре умерла в Шато-Гайаре при неясных обстоятельствах — подозревали убийство, Бланка после расторжения брака с Карлом постриглась в монахини, Жанна вернулась к супругу и даже стала королевой). Молва называла Жанну Французскую дочерью не Людовика Сварливого, а Филиппа д’Онэ. Что же касается ситуации с наследником французского престола, а затем королем Карлом VII, то неясно, что Ж. Ле Гофф имеет в виду. В 1414 г. король Англии Генрих V возобновил претензии английских королей на французский престол и в 1415 г. вторгся во Францию, раздираемую гражданской войной между двумя группировками знати и их сторонниками. Одна из партий, бургиньоны, поддерживала претензии Генриха V, другие, арманьяки, выступали за национальную французскую династию. Победа англичан в битве при Азенкуре в 1415 г. отдала в их руки Нормандию. В 1420 г. в связи с победами англичан и усилением гражданской войны в г. Труа в Шампани было заключено соглашение между Англией и Францией, причем со стороны Англии его подписал сам Генрих V, а со стороны Франции от имени психически больного короля Карла VI Безумного — герцог Бургундский Филипп Добрый и супруга Карла VI, королева Франции Изабелла Баварская. По этому соглашению салический закон во Франции отменялся, Карл, герцог Туренский, ставший в 1417 г. дофином, то есть наследником престола, и тогда же — лидером арманьяков, от наследования отстранялся, наследницей объявлялась дочь Карла VI и Изабеллы Баварской Екатерина Французская, которая вступала в брак с Генрихом V и передавала ему наследственные права на французский престол. Но именно укоренившиеся в массовом сознании, а не только в государственном праве, представления о том, что только мужчина может наследовать трон, позволили, среди прочего, дофину Карлу утвердиться на престоле в качестве короля Карла VII, то есть салическое право как раз сработало за него. В ряде европейских держав королевские бастарды действительно претендовали на трон, иногда, например, в Кастилии, даже успешно, но во Франции этого никогда не было. Может быть, Ж. Ле Гофф имел в виду то, что Изабелла Баварская, чтобы обосновать причины, по которым дофин должен был быть отстранен от престолонаследия, даже заявляла, что он родился не от короля (многие современники искренне верили этому, некоторые историки XX в. утверждают, что Изабелла из политических соображений оклеветала себя). Но ни Жанна, ни Карл не являлись, даже в случае обоснованности подозрений, королевскими бастардами, ибо их обвиняли в том, что они дети королев не от мужей, а в Европе такие побочные дети не могли допускаться к престолонаследию нигде и никогда.

Отец Филипп Август и брат Людовик VIII довольно щедро одарили Филиппа Строптивого землями и фьефами, но пожалованные земли принадлежали Рено Булонскому, одному из двух изменников, томящихся в Лувре после битвы при Бувине; оба короля считали эти владения конфискованными в пользу короны, и они могли вернуться к Рено только в том случае, если бы Филипп умер, не оставив наследника (каковой родился в 1238 году). Чтобы не вызвать недовольства Филиппа Строптивого, юный король (то есть мать и советники от его имени) немедля передал ему в держание два из трех замков, которыми владел на его землях Людовик VIII, — Мортен и Лильбонн, и оммаж графства Сен-Поль, при условии, что Филипп вернет его короне. В начале 1227 года Филипп получил от короля пожизненную ренту в размере 6000 турских ливров, пообещав, что ни он сам, ни его наследники (если таковые родятся) уже не будут требовать ничего на этих землях в качестве своей доли наследства.

Поскольку речь зашла о баронах, то самым злободневным было дело Фердинанда Фландрского (или Португальского — по его происхождению), предателя, заточенного в Лувре, которому Людовик VIII обещал свободу, о чем недвусмысленно говорится в предъявленном юному королю требовании аристократов помиловать узников по случаю его коронации. Фердинанд был освобожден в 1227 году в праздник Богоявления (6 января). Он заплатил огромный выкуп, дав королю залог на условиях, как представляется, менее драконовских, чем те, которые мог бы предъявить Людовик VIII. Отныне Фердинанд был верен королю.