Людовик XIV

Тысяча семьсот седьмой год был более благоприятным, как будто чередование побед и поражений должно было стать правилом в этой странной войне. Герцогу Ванд омскому нетрудно удерживать Фландрию, так как здесь на фронте временное спокойствие. Граф де Форбен и Дюге-Труэн ведут замечательную корсарскую войну^{274}. Виллар одерживает победу над имперцами в сражении при Штольхофене (22 мая). Принц Евгений и герцог Савойский вынуждены снять осаду Тулона (август). И особенно сильно все меняется в Испании начиная с 25 апреля благодаря победе при Альмансе в Мурсии. Не очень обычная ситуация сложилась у герцога Бервика, маршала Франции, по рождению англичанина (незаконный сын короля Якова II Стюарта), которому было поручено разбить лорда Голуэя, британского генерала, по рождению француза (эмигрировавший гугенот, который имеет официальное имя Анри маркиз де Рювиньи), чтобы навязать противнику французского кандидата на трон Испании! Положение «Карла III» пошатнулось: в мае Валенсия подчинилась Филиппу V, англо-португальцы сдали Сарагосу. В октябре герцог Орлеанский овладел городом Лерида и стал дожидаться падения крепости (ноябрь). Архиепископа Парижа беспрестанно требует король. Людовик просит его отслужить большой молебен во славу Господа по поводу победы при Альмансе, второй молебен — по поводу празднования рождения принца Астурийского, третий молебен — по поводу взятия крепости Лерида. Вот таким образом до парижан доходит информация о том, что у молодого короля Испании вновь появилась надежда.

Тысяча семьсот восьмой год приносит — как будто выполняя волю злого рока — мало приятных вестей в Версаль. Как в 1706 году много разочарований и сменяющих одно другое несчастий. Единственной оказией для большого молебна во славу Господа было взятие Тортосы будущим регентом: этот подвиг совершен 11 июля 1708 года, в тот же день мы потерпели серьезное поражение в Нидерландах. А сверх этого при дворе шепчутся о том, что герцог Орлеанский тайно вступил в сговор с англичанами, надеясь стать королем Испании. Итак, даже если племянник Людовика XIV был просто-напросто оклеветан, его победа отравлена горечью. Впрочем, поводы для разочарований множатся. Якобитская попытка высадки в Шотландии, предпринятая графом де Форбеном со своей эскадрой, дошедшей до Эдинбурга, не увенчалась успехом из-за недостаточной подготовки (март — апрель). Фландрская кампания имела гибельные последствия. Старый король, вместо того чтобы доверить судьбу Бельгии и Северной Франции одному только герцогу Вандомскому, имел неосторожность объединить герцога Вандомского с герцогом Бургундским. Это было самое несовместимое объединение, какое только можно себе представить. Герцог Вандомский всегда жил полнокровной личной жизнью, герцог Бургундский — ханжа, предпочитающий лучше пойти на молебен, чем заседать на военном совете. Оба гордецы, но их различное тщеславие в сочетании с этой гордостью делает их противниками. Герцог Бургундский ничего не понимает в войне, а герцог Вандомский — старый солдат. Шамле организовал поход в лучших традициях Лувуа, то есть детально разработав план операции, но король не сумел определить, кому из двух герцогов должно принадлежать верховное командование.

Наша армия, находясь в таком положении, должна будет возле Ауденарде вступить в бой с войсками Мальборо и принца Евгения. Сражение началось не по приказу на малопригодной местности. В основном натиску подвергается наше правое крыло, а само сражение разбилось на семь-восемь отдельных битв. В этом сражении, длившемся с восьми утра до позднего вечера, мы не выигрывали, но и не проигрывали. Было всем хорошо известно, что герцог Вандомский умеет отлично импровизировать, прекрасно увлекать людей и способен изменить самую критическую ситуацию. Но в вечер после Ауденардского сражения герцог Бургундский решил отступать в направлении Гента. Этот отход с занимаемой позиции, который вначале воспринимался как нежелание продолжать сражение, превратился в беспорядочное бегство (11 июля). Герцогу Ванд омскому это отступление будет стоить двухлетней немилости, и это в тот момент, когда в королевстве не хватало полководцев, герцогу Бургундскому — презрения, умело скрываемого его дедом. Стране оно несло серьезную опасность, армии давало повод к деморализации, к счастью компенсированной к осени героической обороной маршала де Буффлера в Лилле (12 августа — 9 декабря).

Неутешительно положение и на Средиземном море. В 1707 году Неаполь перешел к эрцгерцогу. Английский флот лишил нас того превосходства, которое мы имели с 1676 года. Британцы берут Менорку в сентябре — октябре; Филипп V не подошел еще к концу своих испытаний. Все понимают, что Людовик XIV, не прекращавший с 1704 года изыскивать пути, ведущие к мирному урегулированию, стремится сегодня больше, чем обычно, к переговорам. Несмотря на своевременный приход в финансы генерального контролера Демаре, казна королевства истощена. Королевству еще предстоит пережить самое тяжелое испытание.

«Грозная зима» (1709)

К унизительному военному положению, к опустошенной казне, к переговорам, начатым в самый злосчастный час, прибавятся для королевства и короля ужасные бедствия зимы 1709 года, такой же суровой, как зимы 1693 и 1694 годов. В памяти нашего народа она осталась под названием «Грозная зима», которая по своим тяготам затмила зиму 1607/08 года.

Осень 1708 года была отмечена резкими контрастами. Шевалье де Кенси, например, писал: «До дня Св. Андрея (30 ноября) стоял в течение недели жуткий холод, а затем так потеплело, что нам показалось, что зима прошла»^{88}. Сильное похолодание произошло в ночь с 5 на 6 января 1709 года, в день Богоявления. В Париже до конца месяца удерживается температура, близкая к 20 ниже нуля. Мадам Елизавета-Шарлотта запишет 2 февраля: «Только в одном Париже умерло 24 000 человек с 5 января по сей день»^{87}. «Каждый день говорят о людях, которых убил холод; в поле находят мертвых куропаток, окоченевших от холода». Маркиз де Данжо, обычно такой сдержанный в своих выражениях, записывает: «ужасный холод», «жуткий холод» и, наконец, «чудовищный холод». Двор страдает от холода больше, чем Париж, поскольку Версаль невозможно нагреть. Сен-Симон сообщает, что вино замерзает, стоит лишь пройти через прихожую.

В городе больше не идут спектакли, не организуются никакие игры; лавки закрываются, даже парламент не заседает больше. Из деревень с трудом доходят печальные новости, так как дороги находятся в жалком состоянии. Не все провинции находятся в одинаковом положении: Бретань еще уцелела, но Анжу страдал от холода так, что у домашних птиц отваливались гребни^{2}. Повсюду можно видеть лопнувшие стволы деревьев (на юге оливковые деревья не будут плодоносить в течение многих лет), виноградники вымерзли, повреждены фруктовые деревья. Мороз нарушил лодочный промысел и заблокировал все водяные мельницы. Устояли только озимые; вторичная волна холода убьет их.

До 24 января хлеба были предохранены от холода снегом. Но в последнюю неделю января опять наступает обманчивое потепление, за которым следует ужасный холод, наступивший 31 января; 15 февраля опять отпустило, затем новое наступление зимы, наконец, окончательное потепление наступило 15 марта^{210}. Покрытая ледяной коркой, замурованная в почве, промерзшей на метр глубиной, пшеница была загублена.

Французы повторяют, что не одни они были подвергнуты этому испытанию: положение, говорят, «такое же во всех соседних государствах»^{26}, в частности, в той же Голландии, из-за которой продолжалась война. Французам есть что есть, и едят они почти досыта. Или, скорее, у них было бы достаточно еды, несмотря на посредственный урожай 1708 года, если бы каждый сохранил свой небольшой запас и если бы владельцы самых богатых продовольственных складов проявили мудрость и почти героизм и продавали урожай только по нормальной цене уполномоченным короля, армейским поставщикам или благотворительным организациям. Ведь повышение — это бесконечная спираль: в Гонессе одно сетье (мера жидкостей и сыпучих тел. — Примеч. перев.) пшеницы в сентябре 1709 года стоило в восемь раз дороже, чем в марте 1708 года. Все несут за это ответственность — крупные, средние и мелкие торговцы, интенданты, занимающиеся продовольствием для армий, городские советники, заботящиеся о продовольствии для города. Спекуляция причиняет больше зла, чем три волны холода.

Тогда, в апреле — сентябре, прокатились вполне объяснимые «волнения» и грабежи по всему королевству. В апреле грабят «зерно интендантов и в Бордо, и в Бове… и в Ножан-сюр-Сен, в Орлеане и в других местах, не исключая Парижа»^{97}. В начале мая «волнения», «сборища», «беспорядки» участились во всем королевстве. 4-го сотня лодочников из Гренуйер, вооруженная собственными баграми, напала на рынок в Сен-Жермен-де-Пре, хотя он охранялся французскими гвардейцами^{97}. Но, как говорит пословица, «не все то падает, что шатается»; если не так, то «пиши пропало!» [114] . Репрессиями не избавиться от такого кризиса. Король это знает и, научившись на предыдущем кризисе 1693 года, использует все возможные средства, чтобы помочь своим подданным.

114

Говорят «Пиши пропало» о том, что упало, разбилось, унесено (ветром, водой).

Старый король держит крепко в своих руках штурвал, и в этом его большая заслуга. «Очень легко руководить королевством из своего кабинета, опираясь на записи-подсказки; но нелегко противостоять половине Европы, проиграв пять крупных сражений и пережив страшную зиму 1709 года»^{112}. Как и в 1693 году, Людовик XIV отдает приказ интендантам, чтобы провинции, которые не очень сильно пострадали, посылали зерно тем, кто находится в самом отчаянном положении. Всегда предпринимались меры против спекулянтов начиная с 1694 года^{97}, теперь они ужесточились. Данжо записывает 28 апреля: «Только что издан указ короля, на который возлагают надежду, что он поможет хотя бы частично искоренить зло, причиняемое дороговизной зерна. Будут даже устраивать обыски в провинциях королевства, чтобы составить точное представление о количестве зерна в каждом городе и в каждом селе; давшие неточные сведения будут приговорены к галерам и даже к смертной казни; в случае необходимости половину зерна будут отдавать тем, кто донесет на укрывающих свой запас зерна, и он должен будет заплатить штраф в 1000 франков»^{26}. Приказано продавать зерно на рынке, запрещено торговать дома. Правительство предписывает властям через посредство суверенных палат навести порядок, «пристроить каждого из их бедняков, чтобы их кормили»^{210}. Те бедные, которые ютятся в городах, должны вернуться в свои приходы; и только калеки и неизлечимые больные будут помещены в больницы, находящиеся поблизости. В Париже в сентябре будет более 4000 больных в Отель-Дье (в три раза больше нормального количества) и 14 000 человек в Главном госпитале!^{214} Ситуация в столице действительно принимает угрожающие размеры. Бродяг здесь теперь так много, что король открывает — чтобы их занять и накормить — общественные работные дома, которые, кажется, предвосхитят национальные работные дома 1848 года. Но власти забыли, что не очень хорошо собирать столько маргиналов и не позаботиться о том, чтобы иметь возможность сдерживать их, организовать их. Это скопление вызвало бунт среди нищих в Париже, и нужно было прекратить работы (предписанные королевской декларацией от б августа). В неподходящий момент этих умирающих от голода людей собрали в таком количестве. Закрывали магазины на многих улицах, и это длилось до вечера^{201}. Мятеж начался 12 августа у ворот Сен-Мартен, где общественный работный дом отказал в работе большому количеству людей (4000 рабочих сверх положенного количества), к этой толпе по дороге присоединились безработные лакеи и грабители булочных; в этом мятеже участвовало около 10 000 человек. Оттесненные французские гвардейцы многократно стреляли в толпу; все это могло окончиться печально без вмешательства маршала Буффлера и герцога де Грамона. «Они вышли из кареты, говорили с народом, бросили толпе деньги и пообещали рассказать королю о том, что народу обещали дать хлеба и денег (3 су и буханку хлеба) и ничего не дали. Тотчас же бунт прекратился. Люди стали бросать вверх свои шапки, крича: «Да здравствует король, хлеба, хлеба!» Мадам это событие комментирует так: «Парижане все-таки хорошие люди, они так быстро успокаиваются»^{8}.

Спокойствие царило не всюду и устанавливалось не окончательно. Волнения опять вспыхнули осенью, в сезон, когда наблюдается наибольшая смертность. Людовик XIV предпринимает меры, которые являются более широкомасштабными и еще более впечатляющими, чем меры, предпринимавшиеся им в 1693 году. Королю удалось положить конец голоду прежде всего тем, что он ввел строгий режим экономии, послал корабли за зерном в далекие страны, призвал духовенство и милосердных христиан оказывать помощь голодающим. В начале июня двор узнает, что Его Величество опять отсылает, как и в 1689 году, на Монетный двор «свой золотой сервиз, тарелки, блюда, окладные венцы»^{87}. Нужно, чтобы его подданные знали, что монарх разделяет их участь, помогая вынести испытания и войну. Придворных тоже призывают отдать свою посуду из серебра ювелиру короля де Лоне; приказано сообщать королю имена дарующих.

Первоочередной задачей военно-морского флота, как и в 1693 и 1694 годах, является доставка в королевство зерна. Переговоры ведутся с Генуей. Англичанам перерезаются пути возвращения из Смирны. Привозится африканское зерно. Возможно, Поншартрен страдает от нехватки военных кораблей, но ему очень помогают предприимчивые моряки, такие как шевалье де Па или как Кассар. С апреля 1709 года по осень 1710 года в Тулоне идут постоянные приготовления к бою. В 1709 году Жак Кассар, один победивший пять крейсировавших английских кораблей (29 апреля), приводит в Марсель 25 кораблей, везущих зерно из Туниса. В следующем году он отбивает у залива Жюан 84 корабля из каравана судов, идущих из Смирны (Измира), и приводит в Тулон их и еще 2 британских корабля, которые он захватил по пути^{274}. Прованс спасен от голода.