М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

стечением обстоятельств: по существовавшей традиции свадьбе

наследника должны были сопутствовать щедрые награды, равно как

и амнистия провинившихся и осужденных. Жуковский настоятельно

советует своему воспитаннику цесаревичу Александру Николаевичу

сделать все от него зависящее для смягчения участи декабристов,

Герцена и Лермонтова. Ходатайство Жуковского потерпело фиаско.

Царское правительство не пожелало быть великодушным.

В первой половине дня 12 апреля Лермонтов посетил Жуков­

ского. Мы не знаем точно, о чем они беседовали, но несомненно

одно — опальный поэт благодарил Жуковского за искреннее желание

помочь ему.

Вечером 12 апреля в доме Карамзиных состоялись проводы

поэта. «После чаю Жуковский отправился к Карамзиным на проводы

Лермонтова, который снова едет на Кавказ по минованию срока

отпуска своего» 1.

Накануне отъезда В. Ф. Одоевский сделал надпись на записной

книжке: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга

с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную». Эта

книжка стала бесценной реликвией лермонтовского наследия; в нее

вписаны последние стихотворения поэта.

Лермонтов приехал в Москву 17 апреля и пробыл там меньше

недели. Но какие это были дни! Есть основания предполагать, что

часть записной книжки Одоевского заполнялась в Москве. Сопоставим

имеющиеся свидетельства современников. В письме к H. М. Язы­

кову, которое относится ко времени пребывания Лермонтова в Москве

или вскоре после отъезда поэта на Кавказ, А. С. Хомяков, дав свою

оценку стихотворению «Последнее новоселье» и частично процити­

ровав по памяти «Спор», писал: «Есть другая его пьеса, где он стихом

несколько сбивается на тебя. Не знаю, будет ли напечатано. Стих

в ней пышнее и полнозвучнее обыкновенного» 2.

В записной книжке Одоевского вслед за стихотворением «Они

любили друг друга так долго и нежно...» идет текст «Тамары»:

На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчуг убрана,

Ждала она гостя. Шипели

Пред нею два кубка вина.

1 Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 1, с. 318.

2 Х о м я к о в А. С. Собр. соч., т. 8. М., 1904, с. 101.

27

Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон.

Яркое изображение всесильной земной страсти естественно

вызвало в памяти Хомякова вакхическую поэзию Языкова.

«Спор», как известно, Лермонтов отдал Ю. Ф. Самарину, «Они

любили друг друга так долго и нежно...», вероятно, Лопухиным

(еще одно признание своего большого чувства к Вареньке Лопухи­

ной), «Тамару» читал своим московским друзьям. Скорее всего и два

других стихотворения — «Сон» и «Утес», — записанные до «Тамары»,

были созданы в Москве.

Но возможно ли это? Ведь Лермонтов пробыл в Москве счи­

танные дни. 10 мая 1841 года Е. А. Свербеева сообщала в Париж

А. И. Тургеневу: «...Лермонтов провел пять дней в Москве, он по­

спешно уехал на Кавказ, торопясь принять участие в штурме, который

ему обещан. Он продолжает писать стихи со свойственным ему

бурным вдохновением» 1.

У каждого большого поэта случаются дни и недели, когда

мощный поток творческой энергии овладевает его существом.

У Пушкина была знаменитая болдинская осень.

У Лермонтова было пять вдохновенных московских дней.

«Лермонтов пишет стихи со дня на день лучше (надеемся

выслать последние, чудные)», — писал в это же время Д. А. Валуев

H. М. Языкову 2 .

Обуреваемый мрачными предчувствиями, Лермонтов торопился

высказать то, что жгло его душу. Время стремительно шло на убыль.

Поэт с лихорадочной поспешностью заполняет чистые листы запис­

ной книжки Одоевского.

Ярким поэтическим метеором промелькнул Лермонтов в москов­

ских салонах, где все громче раздавались споры славянофилов

и западников.

В предисловии к сборнику «Русская потаенная литература

XIX века» (1861) Огарев писал: «Струну, задетую Лермонтовым,

каждый чувствовал в себе — равно скептик и мистик, каждый, не

находивший себе места в жизни и живой деятельности; а их откро­

венно никто не находил. Лермонтов не был теоретическим скептиком,

он не искал разгадки жизни; объяснение ее начал было для него

1 Литературное наследство, т. 45-46, с. 700.

2 Х о м я к о в А. С. Собр. соч., т. 8, с. 99.

28

равнодушно; теоретического вопроса он нигде не коснулся. < ...>он

ловил свой идеал отчужденности и презрения, так же мало заботясь

об эстетической теории искусства ради искусства, как и о всех

отвлеченных вопросах, поднятых в его время под знаменем гер­

манской науки и раздвоившихся на два лагеря: западный и славян­

ский. Вечера, где собирались враждующие партии, равно как и всякие

иные вечера с ученым или литературным оттенком, он называл

«литературной мастурбацией», чуждался их и уходил в велико­

светскую жизнь отыскивать идеал маленькой Нины; но идеал

«ускользал, как змея», и поэт оставался в своем холодно палящем

одиночестве» 1.

На наш взгляд, Огарев излишне категоричен. Трудно согла­

ситься с тем, что поэту чужды общие вопросы, волновавшие запад­