Мадам Хаят

Мадам Хаят тут же вошла в магазин. Я последовал за ней.

— Сколько стоит эта лампа? — спросила она.

— Семь тысяч лир, — ответил продавец.

— Ладно, беру, — сказала она, не торгуясь. — Заверните получше, пожалуйста, чтобы не разбилась по дороге.

Я удивился. На телевидении нам платили семьдесят лир в день, а мадам Хаят отдала за лампу стодневный заработок. Я взял плотно упакованный светильник. Мне такое поведение показалось безответственным из-за безденежья, от которого я страдал последнее время.

— Вы отдали за лампу столько, сколько заработаете за сто дней, — сказал я.

Я все еще обращался к ней на «вы», когда мы были вне дома.

— И на что же мне следует тратить деньги, которые я заработаю за сто дней? — спросила она.

— Я не знаю… Как по мне, это немного безответственно.

— Безответственно по отношению к кому?

— К себе…

— И какую же ответственность я несу перед собой?

— Обеспечивать себя.

— Это моя единственная обязанность?

— Первостепенная.

— Тебя так учили?

— Да.

— Ладно.

Она умолкла. Я не выдержал такого окончания дискуссии.

— Я не прав? — спросил я.

— Возможно, нет.

— Хорошо, а как по-вашему?

— Как отвечать перед собой?

— Да.

Рассмеявшись, она взглянула на меня.

— Может быть, моя ответственность перед собой состоит в том, чтобы делать себя счастливой. И это то, чем я сейчас занимаюсь, пока ты пытаешься все испортить…

— Какая-то лампа делает вас счастливой?

— Да. И очень.

— А если эти деньги понадобятся завтра?

— А что, если эти деньги мне завтра не понадобятся?

— Вы будете обеспечены.

— А что, если быть счастливой мне нравится больше, чем быть обеспеченной…

Я понимал, что в этом разговоре я играю роль унылого идиота, но не мог отступить:

— Вы можете пожалеть об этом завтра.

— Если бы я ее не купила, то пожалела бы сегодня.

Тут мы набрели на цветочный магазинчик. Она увидела мимозы и купила букет, словно между нами никогда не было этого разговора. Придя домой, она сразу сняла светильник рядом с диваном и заменила его на только что купленную лампу. Поставила желтые мимозы в вазу на столе. На улице пошел дождь, через открытое окно в комнату попадали капли, янтарный свет лампы отражался на мимозах, каплях и золотисто-рыжих волосах мадам Хаят. Глядя на огоньки, она радостно смеялась:

— Я чувствую себя Клеопатрой.

Я не понял.

— Что это значит?

Она подошла и поцеловала меня.

— Не знаю, Марк Антоний, — сказала она.

Я был дураком, и я был тем, кто сожалеет об этом, и тем, кто чувствует, что совершает глупость. Она ушла вглубь дома, радостно напевая. Этой песни я никогда раньше не слышал:

Любовь любит совпадения, Судьба — расставания, Годы любят проходить, Человек — искать.

Мадам Хаят вернулась в коротком платье, которое не скрывало покачивающиеся округлые, пухлые бедра.

— Давай, помоги приготовить еду.

Я продолжал прикасаться к ней на кухне, терся о нее, не говоря ни слова.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

Я посмотрел ей в лицо.

— Ты этого не заслужил, но ладно, — сказала она.

Мы занялись любовью, а потом, когда мы ели, она сказала, словно хотела утешить меня: «Я отдала эти деньги за свет, а не за лампу». И для нее это было очень логичное объяснение. Я не мог не рассмеяться. Порой я чувствовал себя ее ребенком, а иногда — ее отцом, как в этот момент. В любом случае это было довольно занимательно, хотя я не поспевал за ней и всегда оказывался немного сбитым с толку.

Закончив трапезу, мы взяли кофе и уселись на диване перед телевизором. Она поджала ноги под себя, юбка высоко задралась. Глядя на нее в этот момент, я испытывал ощущение, что вижу в ней что-то, чего раньше не замечал: ее неповторимое одиночество. Мадам Хаят позабыла обо мне, полностью поглощенная принадлежащим только ей одиночеством, которое развлекало ее и даже делало счастливой. Позднее я снова и снова наблюдал, как она уходит в свое одиночество с самодовольной улыбкой. Когда я окликал ее, она возвращалась с таким же естественным спокойствием, с каким отдалялась. Одиночество было ее домом. Она могла с легкостью впорхнуть и выпорхнуть из своего гнезда, как птица с прекрасными крыльями, это не составляло ей труда. Этой черты я ни в ком раньше не встречал, и это завораживало меня, мне хотелось туда, в это одиночество. Я хотел, чтобы у нас было одно на двоих одиночество.

По телевизору шел документальный фильм о муравьях. Впервые в жизни что-то вызвало у меня такой же интерес, как литература. Оказывается, у разных видов муравьев очень разные и удивительные особенности. Какие-то пустынные муравьи были совсем как космонавты, они изобрели ту особую одежду, до которой люди додумались на миллионы лет позже, и эта одежда позволяла им жить среди песков.

Слепые муравьи строили подземные города с улицами, проспектами, домами, комнатами. Они устанавливали специальные системы вентиляции и принимали меры против затопления. Более того, муравьи одного вида могли основывать города одного и того же типа по всему миру. Они хранили в памяти великолепный план города и вместе могли знать то, чего никто из них не знал в одиночку. Муравьи-листорезы начинали петь песню, когда находили лист хорошего качества. Они поют своими брюшками, звук переходит от их лапок к листьям, вибрирует, и муравьи-носильщики, которые отвечают за доставку этих листьев в гнездо, сразу же приходят, услышав эту песню.

Муравьи, задумавшие свергнуть муравьиную матку, собирали сторонников, подготавливали дворцовый переворот и свергали королеву, пожирая ее.

Я понял, почему Метерлинк наряду со стихами написал книгу о термитах. Я пожалел, что не читал ее, и решил при первой же возможности пойти к букинистам и поискать эту книгу. Казалось, я впервые обнаружил, что за пределами литературы существует такой красочный мир.

Когда документальный фильм закончился, мадам Хаят спросила:

— Тебе понравилось?

— Очень понравилось, я никогда не думал, что муравьи могут устроить дворцовый переворот, — ответил я.

— Такие политические баталии случаются и среди обезьян: желающий быть вожаком раздает бананы другим обезьянам, чтобы привлечь сторонников, устраивает предвыборные поездки, берет детенышей на руки и ласкает их.

Она встала с дивана.

— Давай выпьем кофе перед сном?

— Можно.

Когда она пошла на кухню, я, смеясь, последовал за ней и сказал: «Не переживай, мы скоро пойдем спать».

— Как получилось, что ты стала статисткой на съемках? — спросил я, попивая кофе.

— У меня был друг, приятель владельца этого телеканала, он сказал, мол, хочешь пойти повеселиться, и я согласилась. Мне действительно там очень весело. Это как андерграундный документальный фильм, можно видеть события и людей, которых больше нигде не увидишь. А кроме того, ты еще и сам можешь поучаствовать.

Я смотрел на ее ноги.

— Пойдем уже спать, — сказала она, улыбаясь, — вижу, тебе не терпится.