Магадан — с купюрами и без
Шрифт:
Двигатель работал и работал, пока не заглох. А чтобы яд, что в выхлопных газах, подействовал, достаточно четверти часа.
Вечер наступил, а хозяина нет. Ночь. Пошла Ия искать. Фонарь взяла. До гаража доходит, а он закрыт. Утром продолжили поиски, ворота сломали спереляху, хотя они бы и без того раскрылись. Машина на месте, и водитель мертвый. Машину продала, конечно: такое время, что спрос стабильно превышал предложение в несколько раз. Большие деньги не взяла, но и своего не упустила.
Трудно в хозяйстве без мужика — лампочку сменить — и то соображение надо иметь. А что поделать? Надо жить, другой жизни не будет. Собачку там же и нашли, в гараже. Мертвую.
Не
И вдруг встает она на задние лапки, открывает рот и тонко скулит: «И-и-я! И-я». Так тонко и звонко, словно ее режут. И слезы текут из глаз.
— Да что ты, родная? Я ж тебя не виню. Иди сюда, не бойся.
И ну ее, тискать, собачонку, чуть ли не с ложечки кормить.
И проснулась.
Заноза
Запнулся, упал на ровном месте. На дворе ранняя осень, еще не докатилось до первого снега и гололеда. Приложился левой рукой к шершавой поверхности тротуара, выложенного кирпичными плитками. А справа, должно быть, для симметрии, порвал куртку в районе живота.
Как-то так запереживал, будто сердце ушиб. Хотя и обошлось почти без боли. Но обидно и стыдно.
Пришел на работу, спрашиваю, нет ли в аптечке йода. Нет. Ну, тогда перекиси.
Перекись есть. Но это не самое эффективное средство, — сказала Ия. Оживилась, глаза затуманились, но сквозь туман костер горит. Не дать женщине выговориться — не гуманно: взорваться может. Особенно если ей 76 лет. В эти годы рука не поднимается описывать ее ручки-ножки. И сноп волос. Приходится аппелировать исключительно к уму и эрудиции.
Что ж, развесь уши, слушай. Вот только палец обработать. Капнул перекисью на ссадину: шипит. Слышно, как микробики дохнут миллионами. Тем временем Ия разражается устными мемуарами наподобие Ираклия Андроникова. Мол, была с ней в юности такая неосторожность — загнала под ноготь занозу. Больше сантиметра длиной. Сгоряча подумала: пройдет. Заживет дней через десять, если не нагноится. Но чудес не бывает, пришлось обращаться к ветфельдшеру на центральной усадьбе. Он лошадей лечил, коров, овец, частенько и людей выхаживал. Говорил с ними, как с бессловесными коровами, не дожидаясь ответа.
А палец у Ии разбарабанило, пульсирует болью. Похоже на то, как буянит больной зуб. Обступили ее со всех сторон образы военного детства: героям-комсомольцам, а их подвиги тогда в школе изучали, немецкие захватчики загоняли иголки под ногти, чтобы те выдали военную тайну. Такое было и в Гражданскую войну. Кто у кого списал?
Комсомольцы терпели боль и тайну не выдавали. А им на спине штыками вырезали звезды. Ия тоже не выдала бы тайну, случись подобное. Хотя и боль нечеловеческая.
А распухший палец вдруг обрел дар речи, заорал что-то несуразное. Вроде бы по-немецки: ахх-тунг-нг, ахх-тунг-нг! Она терпит. Женщина, одно слово. Ведь рожают же в муках, у какой один, а у какой двадцать их, ребят. Роди, роста, жалей. Палец еще больше распух и стал напоминать запеленатого орущего благим матом младенца.
Ей представился случай стиснуть зубы. Тайна ей была доверена — пусть не военная, врачебная. Хранила ее в личных анналах лет сорок, даже с лишком. Теперь вот время настало подходящее, чтобы этот груз с себя снять и второго зайца убить, оказав помощь ближнему. Все секретные и совершенно
секретные материалы нынче становятся всеобщим достоянием — и либералов, и демократов, и плюралистов, телезрителей сериалов. Скрытые приверженцы других стилей и направлений задним умом постигают абсурд истории и требуют новых разоблачений. И компенсаций морального вреда.Короче говоря, тот поврежденный ноготь попал через несколько дней на глаза живодеру. Ну, коновалу, если говорить официально. Бывший враг народа, из реабилитированных, он долго цокал языком, будто ему принесли чекушку самогонки, и он примеривался, с какого бока ее уговорить.
Мол, ты, голубушка, никогда открытые раны йодом не обрабатывай. Йод сушит, а под корочкой болячка гниет. И марганцовка воспаление не останавливает.
— Да ничем я не обрабатывала, и не надо меня мучить. Сделайте хоть что-то! Только не отрезайте, а то, как трудодни заработаю?
— Я тебе палец, голубушка, отрезать не буду, не трусь. Лечить будем и вылечим. Только ты о нашем лечении никому не рассказывай. Никому, поняла?
Ноготь с пальца почти весь срезал. Занозу не стал вынимать: она, считай, вся в гной переплавилась. До кости дошло. Кость скоблил, зачищал гнильцу. Потом какой-то дрянью обработал и забинтовал.
— Ты, — сказал, — домой придешь, кипятку накипяти и сделай крепкий раствор соли. Такой, чтобы яйцо плавало. Все, что мы тебе накрутили, сними, а этот раствор на ватке прикладывай, а на прием пойдешь, забинтуй по-больничному. И чтобы ни-ни. Помалкивай.
Так и сделала. Тузлук сварила, я тебе дам. Хоть красную икру пятиминутку готовь. И теперь, много лет спустя, если красную икру на хлеб намазывать случается, вспоминает свою врачебно-военную, служебную тайну, чувствует себя молодой героиней подполья. Мерещится, будто бы одному молодому гестаповцу приглянулась, а он, известное дело, извращенец, садюга, мучил и мучил, пока самого партизаны в чистом поле к стенке ни поставили.
Она рассказывает в который раз о чудесном спасении пальца, остро переживая всю гамму ощущений случившегося полвека назад, оглушенная эффектом присутствия и поражаясь простоте и действенности лечения и тому, что заживало на ней, как на собаке. Но для этого надо хоть немного быть Жучкой в руках ветеринара.
А я никогда не ощущал себя ни собакой, ни комсомольцем. Котом — да, этого не отнять. Секретную информацию о себе любимом я был бы и рад разгласить, да кто ее захочет слушать, где найти свободные уши? Правда, история о том, как трезвый человек задолго до гололеда и без банановой корки запинается и брякается на плиточный тротуар, даже меня самого оставляет в недоумении. Микроземлетрясение? Цыганский гипноз? Кто его знает. Знал бы, где упасть, подушку бы подложил.
Обработать ссадину солью я не решился. Бывшая комсомолка какое-то время даже дулась на меня за это, да тут пришли со свежей продукцией икроделы, вынудили снять пробу и купить баночку для гурманства. Она им свою историю рассказала, пар спустила.
А мой палец ни в какую не заживал, а когда листва на тополиной аллее, которой хожу на работу, пожухла и почернела, вызывая из памяти печальное слово «гангрена», тихо, без боли скончался во сне. Тихий ужас новейших времен — диабет у нас отнял боль. Бежит себе скромный старичок, поскользнется на ровном месте, упадет… Инфаркт.
Палец умер, его схоронили, насыпав высокий курган. Скульптор Эрнст Неизвестный с печальными глазами от щедрого сердца изваял ему памятник: прямо из земли торчит огромный, как столб, железобетонный перст, и надпись: «Безымянному от Неизвестного».