Магазин работает до наступления тьмы

— Я положила в чай чабрец.

— Это последнее предупреждение, ты почти пересекла черту. Ты меня поняла?

— Поняла, Хозяин, я очень понятливая. Хотите, принесу печенье? Курабье, сказали, свежайшее.

Хозяин покачал головой и встал, чтобы поставить склянку на полку шкафа. Матильда обеспокоенно следила за ним.

— Там совсем на виду. Может, лучше обратно в ящик? Или в сейф…

— Пусть стоит здесь. — Он закрыл дверцу. — Напоминанию лучше быть на виду — чтобы не выветрилось из памяти.

Потом Хозяин все-таки выпил чай, чинно съел конфету и стал собираться. Матильда проворной камеристкой сновала по комнате, поднося то шляпу, то трость, то позолоченную булавку — подколоть неизменный синий шарф, закрывавший шею Хозяина. От булавки он, впрочем, отказался, невзирая на уверения, что это очень респектабельно и с ней он сразу произведет нужное впечатление.

Последним Матильда поднесла пузатый чемодан с обитыми железом уголками — тот самый, в который не так давно бросала перепачканный кровью девичий альбом.

Хозяин миновал пустынный торговый зал и направился было к дверям, но потом взглянул на большие настенные часы с римскими цифрами на золотистом циферблате и поставил чемодан у прилавка, прямо напротив Женечки.

— Ради всего святого, приглядывай за ней, — тихо сказал он.

— Последнее предупреждение! — крикнула из зала Матильда. — Я помню!

— Да к чему эти реверансы, — нахмурился Хозяин. Он наставил на Женечку набалдашник трости. — Тебе тоже последнее предупреждение. Если за время моего отсутствия что-нибудь случится, я сей же момент напишу отказ от обеих… обоих… от вас всех! Вы поняли?

— Да, Хозяин! — донеслось из зала.

В Женечкиных руках возник пожелтевший томик: с обложки улыбались бровастый генсек — кажется, его фамилия была Хрущев — и приглаженный президент США. Хозяину некогда было запоминать политиков. Надпись на обложке гласила: «Жить в мире и дружбе!».

— Именно, — смягчился Хозяин, еще раз взглянул на часы, подхватил свой чемодан и вышел из магазина.

— Не бойся, — сказала Женечке подошедшая Матильда. — Уж один-то день продержимся.

Входная дверь снова заскрипела. Матильда быстро огляделась в поисках того, что мог забыть Хозяин…

Дверь открылась, впуская в магазин Славика. Книга с оптимистичным названием выпала из длинных Женечкиных пальцев.

***

Дело в том, что несколькими часами ранее Славик обнаружил себя в весьма затруднительном положении, причем у него никак не получалось вспомнить, как именно он в этом положении оказался. Вокруг были бурые стены с каменными наплывами, они тянулись вверх и смыкались в обширный глухой свод. Очевидно, Славик находился в пещере. Более того, попытавшись пошевелиться, он понял, что, кажется, стал частью этой пещеры. Его руки и ноги куда-то подевались — по крайней мере, он чувствовал на их месте лишь каменную немоту, — а тело оказалось вмуровано в одну из бурых неровных стен. Краем глаза Славик видел своих соседей — гроздья лишенных конечностей тел, округлых комьев плоти, которые тоже висели на стенах. Он не знал, люди это или что-то другое: повернуть голову и хорошенько их рассмотреть не получалось, затылок тоже был зажат в тиски камня. Но в смутных очертаниях, которые улавливало боковое зрение, было что-то тревожаще-неправильное…

Поначалу у Славика мелькнула диковатая, но оптимистичная мысль, что он просто превратился по неизвестным причинам в летучую мышь, а вокруг висят его собратья по колонии, вместе с которыми он, как только сгустятся сумерки, шумно вылетит во влажные джунгли на поиски пропитания. Но этой версии противоречил один существенный нюанс: опустив глаза вниз, он увидел Матильду.

Она изменилась, стала как будто моложе, выше и как-то ярче, словно ее окружал еле заметный светящийся ореол. Нос ее заострился и загнулся крючком, как у бабы Яги, губы стали кроваво-красными, причем Славик не поручился бы, что это просто помада. Рыжие волосы сбились в сплошную массу, завернутую по обе стороны головы в конструкцию, подозрительно напоминавшую витые рога. Славик вдруг вспомнил подкову, прибитую над дверью «рожками» кверху, и давнее бабушкино полунасмешливое наставление: «Вниз, вниз их надо, а то чертей приманишь».

Глаза Матильды тлели непрогоревшими оранжево-черными угольями, словно внутри головы у нее была жаровня. Эту возможность Славик принял на удивление легко — подумаешь, голова изнутри раскалилась, может, с солнцепека зашла. Он-то знал, что, невзирая на все экстравагантные перемены во внешности, это та самая Матильда, странная сотрудница странного магазина, о котором он не переставал думать последние несколько дней.

— Если ты кому-нибудь расскажешь… Хоть слово, хоть намек, в интернет что-то выложишь, — заговорила Матильда негромким, каким-то обволакивающим голосом. — Я отрежу тебе язык. И яйца. Старинными парикмахерскими ножницами. А потом вырву гланды, селезенку и что там еще… Да, и сердце. Я найду тебя везде. Уже нашла.

Славик хотел возразить, что гланды ему удалили еще в детском садике, но обнаружил, что рта у него, кажется, тоже нет. И как она теперь будет отрезать ему язык старинными ножницами?..

— Понял? — скуластое лицо с огненными провалами глаз приблизилось к нему вплотную, как будто Матильда внезапно стала выше ростом. Кроваво-красные губы растянулись в длинную улыбку, обнажив ряды тесно посаженных заостренных зубов. — Ты понял меня, крум? Я тебя нашла.

Крум, обрадовался Славик, вот что это было за слово, вот что она крикнула ему тогда, в промзоне. Он все никак не мог вспомнить — грум, бром? Теперь можно загуглить, вот только выбраться бы как-нибудь из этой пещеры. Рывок, еще рывок — осторожно, позвонки хрустят, — хоть бы голову для начала освободить…

Матильда недовольно сдвинула брови, ее лицо расплылось бледными маревом, и Славик проснулся. На границе яви он вспомнил, что это, кажется, не первый подобный сон — и все растворилось, стерлось, тоже расплылось маревом. Только одно Славик запомнил — ему снилось что-то, связанное с тем безумным магазином, будь он неладен.

Заворочалась рядом спящая Леся. Славик тихонько выскользнул из-под одеяла, взял ноутбук и отправился на кухню.

Когда Леся проснулась и пришла готовить завтрак, он все еще блуждал по интернету. А потом съел яичницу, благодарно чмокнул Лесю пахнущими жареной колбасой губами и сказал, что у него дела и вернется он, скорее всего, вечером.

Спустя полчаса Славик трясся в метро, затертый в угол разморенными весной согражданами, решительная часть которых была уже в футболках, а нерешительная — еще в шапочках.

***

Примерно в это же время во дворе возле магазина крутился какой-то чудак. Он бродил вокруг клумбы, бросая подозрительные взгляды на крокусы и тюльпаны, иногда приближался к двери, похожей на плитку шоколада, даже читал, шевеля губами, надпись на приклеенном к ней листке бумаги — и снова принимался наматывать круги. В принципе, все люди, интересовавшиеся этой дверью и заведением за ней, выглядели в той или иной степени чудаковато, но во внешности этого человека сквозила даже какая-то безуминка: взъерошенные, давно не мытые волосы, подрагивающий, как у крысы, нос и торчащие швы надетой наизнанку куртки. К груди он прижимал черный засаленный рюкзак.

Вскоре во дворе появился Славик. Он тоже хотел было побродить в задумчивости вокруг клумбы, все взвесить и морально подготовиться, но обнаружил, что место уже занято. Славик взглянул на взъерошенного конкурента с неприязнью. Конкурент ответил тем же и обнял рюкзак покрепче. Псих какой-то, подумал Славик и с непринужденным видом направился к двери. Чудак внимательно, с плохо скрываемой, жадной завистью следил за тем, как тот подходит, берется за ручку, дверь открывается, как будто слегка изменив вместе с положением цвет деревянных плиток — они темнеют, молочный шоколад превращается в горький…