Магазин работает до наступления тьмы

Когда Славик скрылся за дверью, чудак подождал, покружил еще, откашлялся. Длинно выдохнул, подняв воспаленные глаза к прохладному небу. И тоже зашагал к магазину.

***

— …и работа очень нужна, ну и вообще… — без особой надежды мямлил Славик.

— Извините, это не обсуждается.

Он и так не рассчитывал на особенно радушный прием, но Матильда, похоже, твердо вознамерилась его выгнать. Подчеркнуто вежливо, тем ядовито-ласковым голосом, которым продавщицы умеют разговаривать с неприятными посетителями, она предлагала Славику пройти в зал, посмотреть что-нибудь. А вакансий, по ее словам, в магазине не было. Нет, помощь с разбором коробок больше не требуется, это был единичный случай. Нет, магазин в обозримом будущем никого не собирается брать на работу — ни на временную, ни на постоянную. Но если Славик желает что-нибудь приобрести, она с удовольствием его проконсультирует. Вот, например, роскошный барометр начала прошлого века, не хочет ли он купить его в подарок для папы? Мужчины любят такие штуки, и скидка хорошая… Славику даже показалось, что Матильда пытается сделать вид, будто не узнает его.

— Помощники нам не нужны, — на удивление терпеливо выговаривала она. — Зайдите в продуктовый напротив. Там искали грузчиков.

«Умей говорить “нет”», — поддерживало Матильду пособие по прикладной психологии в Женечкиных руках.

— Но я именно к вам пришел…

— Я же говорю, — тяжко вздохнула Матильда. — Вакансий нет. Объявлений мы не давали. С какой же целью вы пришли? Если себе или на подарок…

Разглядывая заживающие порезы и ссадины на лице Матильды, Славик вдруг вспомнил, что вроде бы видел ее во сне, а еще — что, как учит эта самая прикладная психология, оборону собеседника лучше всего пробивать с какой-нибудь неожиданной стороны.

— Я пришел, потому что вы мне снились.

— Ты здоровый вообще? — резко сменила тон Матильда.

И тут в магазин ввалился чудак с рюкзаком. Он вжал голову в плечи, ошалело огляделся и, одним прыжком оказавшись у прилавка, сиплым фальцетом спросил у Женечки:

— Сколько?

В лемурьих глазах Женечки мелькнула страдальческая растерянность.

— Сколько заплатить, чтобы вы его забрали? — прошипел посетитель, потрясая рюкзаком и пытаясь поймать Женечку за рукав.

— Для вас — бесплатно, — ответила Матильда. — Кассира не трогайте!

Славик никогда не видел, чтобы кто-нибудь так радовался слову «бесплатно». Чудак загоготал, все-таки поймал рукав и пылко его поцеловал, после чего метнул рюкзак в Женечку, подпрыгнул от избытка чувств и ринулся обратно к двери. Отброшенный Женечкой, словно горячая картошка, рюкзак прилетел прямо в Славика, тот машинально поймал его и услышал тихое тиканье. У психа бомба, подумал Славик. Получалось очень логично: псих и бомба в рюкзаке.

Матильда тем временем бросилась наперерез, вклинилась между буйным посетителем и дверью и защелкнула замок. Посетитель издал тонкий отчаянный вопль и принялся биться о дверь, как мотылек об электрическую лампочку.

— Без ключа не откроете. Объясните сначала, что принесли, зачем, — почти ласково уговаривала его Матильда. — Так у нас принято.

Посетитель еще секунд десять выл и кидался на дверь, а потом сполз по ней на пол и крикнул плачущим голосом:

— Я вам почтой хотел отправить — посылку возвращают!

— Извещений не приходило.

— Я и говорю: они возвращаются! — Посетитель с новой силой забарабанил кулаками по двери.

— Тихо! — Матильда рявкнула так оглушительно, что в шкафах зазвенели бабушкины чашки и бокалы. Воцарилась тишина.

— Рассказывайте, кто вы, кто они…

— Ножкин я! Виктор! Павлович! — Посетитель утер нос рукавом и дерзко взглянул на Матильду снизу вверх. — Я ваше объявление в интернете нашел!

***

Выпив до дна принесенный Женечкой стакан воды, посетитель немного успокоился. Славик тем временем бережно опустил рюкзак на прилавок и шепнул Матильде:

— Там тикает…

Матильда безо всяких предосторожностей подгребла рюкзак к себе, приложила ухо к черной ткани:

— Правда тикает. — И потянула за молнию.

— Не открывайте! — вскинулся Ножкин. — Не прикасайтесь! Вы понятия не имеете…

— Так объясните.

— Душно! — Посетитель рванул на груди нечистую рубашку и с тоской оглянулся на дверь. — Воздуху бы… А вы человека незаконно удерживаете!

— Да как можно, на кой вы нам сдались? Скоро выпустим. — Матильда посмотрела на настенные часы. — А пока — рассказывайте.

Посетитель опустил голову, дернул носом и снова начал:

— Ножкин я. Виктор Павлович. А Анита Ножкина — это, получается, сводная сестра моего прадеда.

Матильда приподняла стянутую болячкой левую бровь.

— Ну как же, Анита Ножкина! — Посетитель вытащил из-за пазухи бумажник и принялся трясти какими-то фотографиями. Поскольку так на них ничего нельзя было разобрать, Матильда поймала его за руку и заставила положить фотографии на прилавок.

А Славик тем временем незаметно включил на телефоне запись и опустил его обратно в карман. Видео никак не снимешь, так пусть хоть звук будет.

— Анна Ножкина-Войцеховская! — Посетитель был искренне возмущен их дремучестью, словно речь шла как минимум о какой-нибудь императрице. — Дама из кладовки! Убийственное воображение! Потусторонний любовник! Танцующий медиум!

Фотографии оказались кабинетными портретами одной и той же томной женщины, которая позировала то в нарядных платьях, то в псевдогреческих драпировках, то в образе цыганки с лентами и бубном. Даже сквозь пелену затертой сепии она казалась необыкновенно соблазнительной: чистые, округлые линии плеч и подбородка, крупная грудь, пухлые приоткрытые губы. И влажные черносливовые глаза, глядевшие из-под приопущенных век так, что до сих пор чувствовалась в этом взгляде властная самочья тяжесть, а в голове всплывало старинное слово «сладострастие».

— Ножкина Анита. — В голосе посетителя проскользнула надрывная нежность. — Танцовщица она была, так и писали на афишах: босоножка Ножкина. И актриса, не то чтоб известная. Это она потом прогремела… Да неужели вы правда не слышали?

— Вы рассказывайте, рассказывайте, — подбодрила его Матильда и слегка нахмурилась, словно прислушиваясь к чему-то, плохо пока различимому.

И Ножкин, Виктор Павлович, начал рассказывать.

***

Таинственная Анита, как называли ее в пожелтевших газетных вырезках, была легендой и отдушиной для нескольких поколений вполне заурядного семейства Ножкиных. О роковых событиях, связанных с ней, и о ее необычайной красоте, которая, по всеобщему убеждению, и привела к этим событиям, рассказывали друзьям за рюмкой и однокурсникам во время студенческих вечеринок. Имя Аниты витало над семейными торжествами, байдарочными походами и корпоративными пьянками. Всюду, где появлялись скромные и непритязательные Ножкины, рано или поздно возникала призрачная фигура Аниты в псевдогреческих драпировках, словно сотканная из эктоплазмы, которую они, как верные медиумы, незаметно выпускали изо рта и ноздрей. Некоторые занимались и сбором материальных свидетельств — к примеру, дед Виктора Павловича, который хранил фотографии и вырезки в специальном альбоме и страшно радовался, когда удавалось найти что-нибудь новое у продавцов старины.

Маленький Витя был влюблен в псевдогреческие драпировки, черносливовые глаза Аниты и весь альбом в целом. Бабушка не разрешала ему рассматривать фотографии в постели и регулярно грозилась выбросить «эту вертихвостку», а деду с внуком дать брому.

— Дедушка говорил: «Это потому что у тебя нос картошкой и ноги, как у степного кавалериста, вот ты и завидуешь». — Ножкин усмехнулся и по-птичьи склонил голову набок. — А бабушка сразу в крик: «Нет, это потому, что вы, сумасшедшие, на убийцу молитесь!»