Магдалина

– Халява, – сказал я, – с овощебазы… В отдел пришла разнарядка на одного человека, они меня и отправили как самого молодого и перспективного…

– Ну и как? – спросил Валерий, – не подкачал?.. Не уронил честь выпускника Ленинградского государственного университета имени Жданова?..

– А куда ее там ронять? – спросил я, опять наполняя стопки, – в жбан с кислой капустой?..

– Да боже упаси! – всплеснул руками Валерий, – честь – и в жбан?!. Лучше удавиться!..

– Это точно, – сказал я, – давай выпьем!..

Мы выпили, закусили. Я повернулся в граммофону, снял с диска тяжелую как свинцовое яйцо, головку, отвел ее, накрутил ручку и с диким скрежетом воткнул толстую иглу в крайнюю звуковую бороздку.

– Н-да, хорош ты, брат! – услышал я за спиной насмешливый голос Валерия, – и вдруг, представляешь, дверь распахивается, и на пороге – она!..

– Кто – она? – насторожился я, – Верка, что ли?..

– А что, ты себе уже кого-то завел для утешения?..

– Как же, заведешь здесь, – вздохнул я, на глазок разливая по рюмкам остатки водки, – когда, как говорят англичане, носа от точила не поднять… Это не то, что у вас: пошел в библиотеку, хвост распустил: девушка, мне Юнга, Леви-Стросса – и, как бы между прочим: а что вы делаете сегодня вечером?..

– Ну, положим, не совсем так… – замялся Валерий.

– Так – не так, а результат-то один, – сказал я, – так что давай, брат, выпьем за “прощай, молодость!” и сходим еще, раз такое дело…

– Вот-вот, – подхватил Валерий, – выпьем, сходим, опять выпьем, а потом ты рухнешь в кресло перед телефоном и начнешь названивать: Веру можно?..

– Звонил уже, – хмуро сказал я.

– Ну и…

– Что – ну и?.. Теща подошла, сказала, что дома нет…

– И не будет!.. Все остальные будут, а ее не будет – для тебя!.. – сказал Валерий, разрезая сморщенный огурец на четыре продольных нефритовых дольки, – а если ты с своем спиртуозном воображении представляешь, как она входит в твою дверь и при простуженном звоне колоколов Спасо-Преображенского собора покаянно прижимает к своей груди твою забубенную голову, то мой тебе совет: завязывай с этим делом!.. Сидит тут, понимаешь, и сам с собой играет в “Мамочка, пожалей меня!..”, распустил слюни…

Сказав это, Валерий привстал, взял обе наших рюмки, подошел к окну и выплеснул остатки водки в огромную деревянную кадку с фикусом, который, как и граммофон, тоже остался от Артура Карловича.

– Ты че, п-папочка?.. – возмутился я, – он – нежный, он погибнет!..

– Ты тоже не каменный, – суровым голосом сказал Валерий, – ты не знаешь, как это начинается, а я знаю, насмотрелся…

Валерка имел в виду свои летние каникулы, когда он уезжал к себе в Свердловск, и там немного подрабатывал, намертво кодируя совершенно безнадежных алкоголиков. За четыре года он научился очень тщательно отбирать своих клиентов, и теперь брал в работу только тех, чьи волевые характеристики позволяли рассчитывать на то, что человек через месяц не взвоет и не потребует, чтобы “у него из башки вынули этот гвоздь”. Но в последний год он отказался от этого хоть и выгодного, но рискованного занятия, и по его редким скупым намекам я понял, что там случилось что-то очень неприятное. Что он то ли по большой просьбе, то ли по старому знакомству согласился закодировать какого-то молодого, но уже потомственного партийного функционера, а тот через три недели взял да и удавился на груше в собственном саду. Потом через доверенных земляков Валерий узнал, что родственники скрыли от него, что у покойника и раньше были попытки суицида, но, как сдержанно каялся Валерка, “он был мой клиент, а значит я тоже в какой-то степени виноват в том, что случилось… Да и родственники тоже хороши: все теперь на меня валят, как будто я их не предупреждал, чтобы они мне, перед тем как я приступлю, все выложили, до мелочей, до прапращуров…”

– Да, ты прав, – вздохнул я, глядя как фокусируются царапины на замирающей пластинке, – никто не придет… Никому я не нужен, ни одной живой душе…

Конец ознакомительного фрагмента.