Магдалина

А на другой день, ближе к вечеру, в квартире раздался телефонный звонок (черный эбонитовый аппарат появился на стенке нашего коридора неделей раньше), и, с трепетом сняв трубку, я услышал голос Валерия. Его отпустили на первенство города по шахматам защищать честь Академии. Управившись с этим нелегким делом, он позвонил мне из шахматного клуба, чтобы узнать, как обстоят дела. Я сказал: все хорошо, прекрасная маркиза, правда, за любимой собачкой малость недоглядели, сдохла, сучка проклятая!

– А что так? – спросил Валерий, – конины объелась?

– Так точно, – ответил я, – именно конины…

– Понятно, – сказал он, – сейчас приеду.

Валерий появился на пороге моей комнаты как раз в тот миг, когда я снял с электроплитки джезве, покрытое бурой дырчатой шапочкой кофейной пены.

– Значит, конины объелась? – настороженно спросил он, снимая шинель.

– Да, несварение желудка… – сказал я, постукивая по донышку джезве чайной ложечкой и негромко приговаривая, – велик аллах!.. велик аллах!..

– Что случилось? – спросил он.

– Да так, – сказал я, ставя перед ним колотую чашку, покрытую кобальтовой сеточкой, – ваш кофе, поручик!..

– Шутить изволите, сэр?..

– Отнюдь, – сказал я, глядя, как упругая агатовая струя бьет в переплетенное трещинками донышко.

За кофе я все-таки решился и подробно рассказал Валерке, как я топил мешок с машинкой, и как он уплыл на льдине вниз по течению. Он сперва нахмурился, потом обозвал меня олухом, а потом вдруг так расхохотался, что Володя, мывший в корытце весело гукающую Олюшку, постучал в дверь и спросил, не случилось ли чего?

– Со-собач-чка с-сдохла! – cквозь смех выдавил Валерка, – ко-кони-ны объ-объелась, д-дура!.. И этот еще: беременный матрос!..

– Беременный матрос – это ничего, это звучит, – сказал Володя и ушел домывать младенца. Незадолго до этого он, по совету одной своей приятельницы – профессионального юриста-цивилиста – провернул гениальный трюк: сперва ушел в дипломный отпуск, а потом раздобыл где-то бумагу, которая обязывала начальство нашего ЖЭКа предоставить ему работу в соответствии с полученной в университете специальностью. Переводчик с испанского и португальского. В ЖЭКе. В случае, если предприятие в данный момент не располагает подходящими вакансиями, руководство обязано предоставить сотруднику бессрочный отпуск за свой счет с правом работы по совместительству. При этом, в соотвествии с каким-то дополнением или примечанием, никто не мог выгнать его со служебной жилплощади, к чему, собственно, и сводилась практическая направленность всей этой казуистической акции.

– Вот пришлют им, к примеру, метлы из Чили или лопаты из Эквадора с инструкциями, – говорил Володя, когда мы встречались у кухонной плиты, – а я тут как тут… Не надо в консульство бежать, переводчика заказывать.

И, расправляя на веревке морщинистые пеленки, читал мне в подлиннике Федерико Гарсиа Лорку.

Но смех смехом, а дело делом. Решение в Валеркиной голове, как всегда, созрело быстро, и через два часа, дождавшись темноты, мы на глаз разделили пополам пухлую пачку отпечатанных листовок, спустились во двор и, пользуясь сквозными парадными и проходными арками, покинули сумрачные пределы нашего трущобного, занимавшего целый квартал, микрополиса. Погода в тот вечер нам благоприятствовала: моросил мелкий дождик, прохожих было мало, и мы, разойдясь в разные стороны, довольно быстро раскидали и расклеили наши воззвания по почтовым ящикам, телефонным будкам и рекламным щитам с глазастыми белозубыми стюардессами и голоногими мюзик-холловскими дивами с жемчужными кичками на головах. Домой я вернулся один, потому что Валерий, раскидав свою часть, должен был спешить в казарму. На другой день он позвонил и сказал, что все равно опоздал и вновь остался без увольнительных. Я же, сменив свой приметный кожаный клифт на простецкий вылинявший плащик и пройдя по обработанным накануне кварталам, сказал, что слепой котенок, которого я нашел накануне в помойном ведре на черной лестнице, начал пить молочко из пипетки, но еще не прозрел. На нашем эзоповом языке это означало, что народ, в лице отдельных представителей, обращал внимание на наше послание, но реагировал, по большей части, весьма индифферентно: курили, оглядывались по сторонам, чесали в затылках, пожимали плечами… Лишь перед гигантским фотопортретом генерального секретаря, где листовка косо перекрывала пестрый ковер орденских планок на груди вождя партии, стоял на стремянке небритый мужик в драном ватнике и плотницкой циклей сдирал бумагу, оставляя широкие царапины на фанерном пиджаке верховного главнокомандующего. А на следующий вечер ко мне зашел Володя и, хитро усмехнувшись, передал сообщение Би-Би-Си о том, что какие-то охламоны расклеили по всему городу листовки с призывами к свержению существующего строя.

– Действительно, охламоны, – сказал я, – как они себе это представляют?..

Вот, собственно, и все, что ярче всего проступает на потертых слайдах моей памяти, когда я обращаюсь к истории нашего знакомства. Потом наши пути несколько разошлись, но при этом каждый знал, что стоит ему попасть в беду, в одиночестве он не останется. А это уже немало.

ГЛАВА …

Когда мы вернулись на кухню, Катерина уже сделала Марьяниной свекрови очередную инъекцию, и старуха опять забылась в блаженном наркотическом сне. Мне после операций приходилось лежать под морфием, и я знаю, что это такое: боль исчезает, и тело словно растворяется в прохладных сумерках больничной палаты, освобождая душу для чистых беспредметных ощущений, напоминающих, если верить описаниям, буддийскую нирвану. Валерий как психиатр считал, что с безнадежно больными, умирающими в страшных физических мучениях, людьми, следует вести долгие проникновенные разговоры, из которых можно очень много узнать о человеческой психике. Но при этом он придерживался мнения, что вопрос о способе кончины умирающий имеет право решить самостоятельно, и если он чувствует, что его сил уже не хватает на то, чтобы достойно встретить грядущее небытие (все эти модные, кокетливые рассуждения о “жизни после смерти” Валерий считал откровенным шарлатанством), кто-то должен взять на себя выполнение его последнего прижизненного желания.

– Против такой постановки вопроса, конечно, многие протестуют, – говорил он, – но я бы хотел знать, многие ли из этих гуманистов видели, как умирает человек?.. Не в кино, не по телевизору, сидя перед экраном за чашечкой кофе или бокалом шампанского, а в жизни, в душной как вошебойка палатке, провонявшей дезинфекцией, кровью и испражнениями?.. Многие, конечно, надеются, до последней минуты не верят, что это конец, думают, что как-нибудь обойдется, да и кто вообще верит в смерть в двадцать лет, но… в общем, черт бы побрал всех этих интеллигентных гуманистов, журналистов, демонстрантов, политиков – живую жизнь по бумажкам хотят устроить, мечтатели хреновы!..

Так он рассуждал, когда приехал в Ленинград после возвращения из Афганистана и ласковой встречи, которую устроила ему его драгоценная Дарья. Остановился он тогда у нас, в нашей “распашонке”, так как деваться ему было просто некуда. Купил гражданский костюм, ботинки, сколотил себе из досок узкие деревянные нары и, с моего одобрения, тремя дверными петлями прикрепил их к стене, чтобы поднимать на день, освобождая пространство для нашей тринадцатилетней дочери Светки, учившейся в детской художественной школе и днем ставившей у этой стенки, ярко залитой предзакатным солнцем, свой мольберт с загрунтованным холстом. Кстати, Валерке очень нравилось смотреть, как она работает, и когда Светка, повязав длинные льняные волосы красной лентой, шла в комнату, он сперва помогал ей установить мольберт, а потом садился на табуретку в противоположном углу и подолгу смотрел, как она наносит на белое поле аккуратные разноцветные мазки. Сперва Светка стеснялась этого остролицего, гладко выбритого человека с крупной седой прядью в густых черных волосах, но скоро привыкла и даже стала слегка кокетничать, меняя ленточки вокруг головы или заплетая волосы в тонкие тугие косички. Валерий тонко почувствовал этот момент и из безмолвного наблюдателя стал невольно превращаться в советчика, высказывая порой какие-то замечания, типа: вот этот переход у тебя немножко резковат… или …вот это место кричит, попробуй пригасить его или уравновесить небольшим акцентиком вот здесь… Сначала Светка в ответ на эти рекомендации самолюбиво поджимала губы, начинала волноваться, краснеть, путала и нервно мешала краски, разводя на палитре какой-то дикий винегрет, но вскоре успокоилась и во многих случаях стала соглашаться, твердым бестрепетным мазком помечая указанное место. Тогда же Валерка начал учить ее играть в шахматы, а когда она уходила спать, и мы втроем собирались на кухне за вечерним чаем, говорил, что из Светки, займись она этим делом чуть раньше, мог бы выйти толк. Но тут же одергивал себя, говоря, что нет, наверное, ничего хуже, чем быть родителями детей-спортсменов, особенно если эти дети выходят на высокий отечественный или – боже упаси! – международный уровень.

– Девочка в двенадцать-тринадцать лет становится призером всесоюзной Олимпиады, а в четырнадцать-пятнадцать – чемпионкой мира! – восклицал он, нервно забрасывая за ухо седую прядь, – она еще ребенок, а тут весь мир – у ее ног! Медали, кубки, лавры – а о ее психике кто-нибудь подумал?!.

И приводил пример с одной своей пациенткой, в шестнадцать лет ставшей чемпионкой мира по художественной гимнастике, а к тридцати двум годам превратившейся в хроническую алкоголичку, за стакан портвейна раздвигавшую ноги перед всякой швалью, подхваченной у пивного ларька. На чердаке, в подвале – все равно.

– Здесь меня постигла неудача, – честно признавался Валерий, – я долго и безнадежно пытался найти в ее подсознании хоть одно здоровое зернышко, за которое можно было бы зацепиться, но – увы!.. А там чего только не было: и как сам тренер ее на допинг сажал, и как трахал перед выступлениями прямо в раздевалке, уверяя, что от этого у женщин сил прибывает… И при этом самолеты, автобусы, Рим, Париж, отели, мотели, стадионы, публика, аплодисменты, кубки, венки, телевидение, пресса – золотой дождь!.. И вдруг все это кончилось, сразу, резко, как обрубило – как жить дальше?.. Чем?.. Хорошо хоть наркоманкой не стала, это уже совсем труба дело, хотя женский алкоголизм тоже практически неизлечим, разве что на самых ранних стадиях…

Порой он увлекался и пускался в такие подробности своей лечебной практики, что мне приходилось даже останавливать его, толкая ногой под столом. Но как-то Катерина, заметив мои неуклюжие маневры, сказала, что Светке предстоит жить отнюдь не в райских кущах, и потому чем больше она, мать, будет знать о том, что может случиться с ее дочерью в нашем беспокойном мире, тем будет лучше.

– Живопись, выставки, мастерские, художники, – сказала она, – знаем мы эту публику – глазом моргнуть не успеешь, как в подоле принесет!..