Магистр
Шрифт:
Да полноте. Ответ на пушкинский вопрос о гении и злодействе – да. И если человек букв обязан быть хотя бы умным, если не мудрым, то человек кисти не обязан даже этого. Автор «Юноши в золотом венке» вполне мог быть сварливым египетским ремесленником, торговавшимся за каждую меру зерна и бившим подмастерьев шпателем для растирки красок. Поэтому Ратленд, невысоко ставивший собственные душевные качества, не считал себя вправе использовать свой дар как инструмент для срезания сучков на древе мироздания. Надо было изучить ветви, из которых получались сучки. Посмотреть, нельзя ли исправить ковер истории, вытаскивая петли с изнанки.
К высоким исканиям добавлялись поиски мальчика по имени Питер – сына Агнес. Мы обошли этот момент стороной, потому что описывать тут почти нечего, но Винсент искал Питера с тем же упорством, с каким некогда искал его мать. Он чувствовал: дело нечисто, недаром ведь Пруденс напрочь забыла о мальчике. Недаром никто не узнавал Питера по портрету, который Ратленд в досаде набросал на листе бумаги лично,
Зато в процессе поисков названого брата Винсент Ратленд нашел демона – Демона с большой буквы.
На дворе стоял 1914 год. Война уже началась, первая война человечества, названная Мировой.
В годы, что прошли с того момента, когда мы кратко взглянули на Винсента Ратленда и его дела во время стычки с синьором Муссолини в Болонье, он продолжал свои перемещения и многое сделал. Призовем читателя взглянуть на разворачивавшийся в Европе конфликт свежим взглядом.
Чем были войны до Мировой? Двух-, в крайнем случае, трехсторонними и непременно локальными конфликтами (исключая генеральную репетицию – спровоцированную великим реформаторским расколом Тридцатилетнюю войну). Одна страна хотела кусок земли, принадлежащий другой, а лучше два куска (например, Эльзас и Лотарингию). Или же одна страна хотела сохранить в своих владениях некогда завоеванную территорию и планировала избавиться от живущего там населения, исповедующего какую-нибудь неправильную религию – особенно, если это такая неприятная территория, как Балканы. Или две страны не могли поделить жирную колонию. Или еще какой-нибудь стране делалось ясно, что нет ей жизни без выхода в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы.
А теперь представьте, что все эти страны решили разделаться с указанными противоречиями кучно, не так, как если бы один джентльмен пошел стреляться на дуэли с другим джентльменом, а еще два джентльмена шли с первыми двумя рядом секундантами, в случае чего, постоять за честь друга. В августе четырнадцатого года джентльмены разных национальностей прыгнули на один ринг и с воодушевлением принялись бить друг другу морду кто как умел. Все думали победить решительным наступлением. Кое-кто колебался, не зная, на чьей стороне выступить. И если мы были свидетелями того, как Извольский, Николсон и закулисный Ратленд повернули Россию к Антанте, примите на веру: первоначальной своей «ориентации» в войне не знали ни Турция, ни Италия, ни Румыния. Поворот Италии к странам Антанты в 1915 году и через год Румынии к ним же произошли при непосредственном участии одного из трех фигурантов дела Извольского-Николсона, известного нашему читателю, но неизвестного широкой публике.
Знает ли читатель, что под ружье в воюющих странах встали более шестидесяти миллионов солдат? Осознает ли, что, несмотря на «роль личности в истории», бойню эту нельзя было остановить через ликвидацию кого-нибудь одного – скажем, Мустафы Кемаля Ататюрка, Рамона Пуанкаре или Франца Иосифа I? Понимает ли, что «плохой» прогерманский Ататюрк, будь он уничтожен в военном зародыше, не стал бы отцом нации, поднявшим Турцию к вершинам процветания и демократии?
Конечно, наш читатель понимает это. Понимает он и то, что хотя в верхах Первой мировой не было ни Гитлера, ни Муссолини, в ней тем не менее погибли сорок миллионов человек. Наш герой, некогда жестоко разуверившийся в Совете Торн, действовал. Не позволяя себе задумываться о причинах и стараясь действовать обычными методами. Иногда он говорил себе: «Почему ты не пользуешься своими способностями? Не устраиваешь инфарктов генералам и не насылаешь эпидемии на армии?» Смешно задавать подобные вопросы. Выходит, де Катедраль был прав? Нет, не был. Иначе Ратленд ничего бы не сделал, аон сделал многое: при том раскладе сил, которого он добился, Великая война могла опустошить Европу, но все-таки не уничтожала ее.
В конце лета 1914 года нашему герою двадцать восемь лет, и через пару месяцев будет двадцать девять. Он объездил полсвета и побывал в Западном полушарии (как же – в1917-м на стороне Антанты в войну вступит Америка, – скажет осведомленный читатель и будет прав; вспомним некоего старого негра по имени Сэм, подружившегося с принцем Руни еще в прошлой книге. Черный дядюшка Сэм вышел из статуса Черного пятна на родину не только здоровым человеком, но и весьма влиятельной фигурой). Он сидит в гостиничном номере во Флоренции и наблюдает за началом войны, глядя в картину «Битва при Леньяно» кисти Амоса Кассиоли [157] , скромно прислоненную к спинке стула. Это подлинник. На полотне и поле битвы присутствует увенчанная знаменами флорентийская кароччо – боевая колесница Бога, символ мощи тосканской столицы, танк веры, поддерживающий воинственный настрой горожан. Но магистр искусств смотрит на полотно так, как мы смотрели
бы в монитор, и видит битву не конца двенадцатого [158] , а начала двадцатого века.157
Амос Кассиоли (Amos Cassioli; 1832–1892) – итальянский художник-баталист.
158
В битве при Леньяно (Battaglia di Legnano; май 1176 года) силы Священной Римской империи под предводительством Фридриха Барбароссы противостояли войскам Ломбардской лиги итальянских государств, одержавшим победу.
К началу войны наш герой изменился еще больше, чем, скажем, к тибетскому путешествию. Раньше мы часто видели его с людьми – с Агнес или среди воспитанников монастыря, с оркестром, поблизости от окружения короля или среди университетских коллег. Сейчас все изменилось. Теперь он был один постоянно, сообщаясь с другими представителями человеческого рода, только когда ему было что-нибудь от них нужно. Он как будто перестал существовать. Его поручения выполняли подставные лица, где-то работали его деньги, он получал массу корреспонденции, не говоря уже о характерных для него способах добывания информации через удобные в использовании вещи вроде картин, чаш с водой или старинных манускриптов. Но, пожалуй, нам не удастся назвать никого, кто, начиная с 1913–1914 годов, мог утверждать, что знаком с молодым мужчиной по имени Винсент Ратленд. Винсент Ратленд пропал, не из одной страны, чтобы объявиться в другой, а совсем. Башне преобразователя не нужно стоять на уединенном утесе, преобразователь всегда носит ее с собой, как улитка домик. И нет, башня нужна не для уединения, это выходит само. Она нужна для достижения неба.
В один из дней осени 1915 года, стоя на мосту Сант-Анджело в Риме, Ратленд особенно глубоко задумался, как будто делаясь, как всегда в подобные моменты, невидимым для окружающих. Облокотившись на парапет, он, вместо того чтобы разглядывать круглый замок Святого Ангела [159] , смотрел в неглубокую зеленоватую воду Тибра и жонглировал горящими мыслями. Воротник его редингота был поднят, а к ограждению моста прислонялась головой легкая трость с серебряным набалдашником – мифическим китайским цилинем. Ратленд уже все знал об этом городе и о следах своей крови в нем. В рионеБорго [160] – Львином городе некогда жил Чезаре, а собор Святого Петра и замок Сант-Анджело сообщались тайным Passetto di Borgo, которым пользовался Александр.
159
Замок Сант-Анджело – бывший мавзолей императора Адриана, папская тюрьма, шесть лет содержавшая в себе Джордано Бруно, а потом и несчастного оперного Каварадосси.
160
Рион Борго в Риме (Rione Borgo) – исторический район Рима, примыкающий к Ватикану с запада и упирающийся в Тибр на севере.
Ратленд был вхож в апартаменты Борджа в Ватикане (вспомним вложенный в голову Бенито план решения Ватиканского вопроса), но не как потомок пап (кроме совета Торн никто об этом факте не знал), а как специалист по «решению вопросов». Только теперь он решал их, не соотносясь с Ли Хунчжаном, Цы Си или Адептом; решал по собственному усмотрению.
Одиночество не очень изменило нашего героя. Кажется, он находился в мире с собой, а черты его лица заострились, просто потому что он «много работал». Сейчас Ратленд уперся подбородком в сомкнутые руки и пристально вглядывался в воду: не машинально, пытаясь сфокусировать ум на чем-то абстрактном, а вполне осознанно, пытаясь понять, кажется ли ему… Но нет, ему редко что-либо казалось, и он не настолько много работал и «мало спал». В воде действительно ходила большая темная тень. Рыб такой величины в реках не водилось, и потом, природа, кажется, не наделила рыб руками. И хвост у них располагался перпендикулярно поверхности воды, в отличие от водных млекопитающих, хвост которых сконструирован так, чтобы выталкивать носителя на поверхность, за воздухом. Разобраться в казусе хвоста тени, барражировавшей под мостом Сант-Анджело и не уходившей ни в сторону Ватикана, ни в сторону вилы Боргезе, было трудно. Обладатель рук и, как наконец-то разглядел Винсент, великолепной сине-зеленой чешуи пользовался хвостом художественно, разворачивая его, как взбредает в голову: судя по всему, вопрос пополнения запаса воздуха его не заботил.
Магистр узнал хозяина тени. Именно эта зеленоватая рука поймала китайский перстень, брошенный им в океанические воды на подходе «Дома Браганза» к устью реки Тежу. Это она поманила его за собой в глубину из опустевшей чаши с камелией в Синтре и забрала записку Амадеи дель Соль. Ратленд видел тень демона и в Москве-реке, и в Темзе, и в Босфоре, и всегда откупался, кидая в воду то письмо, то драгоценность. Винсенту было ясно, что водный дух почему-то должен служить ему, но он долго противился этому служению, не желая принимать его. Теперь он знал: дух вод Венеции, с которым обручались поколения дожей, некогда подчинился Чезаре Борджа.