Махмуд-канатоходец

— Что же,— спокойно заметил Махмуд,— самую большую новость ты узнал именно из этой книги. Новое никогда не бывает большим, и не каждый его сразу замечает. Зоркий человек видит верблюда в пустыне, когда он еще меньше мухи. Потом верблюд приближается и становится с собаку, а потом он становится большим, как верблюд. Но это уже не новость. Это просто верблюд. Когда-нибудь люди, возможно, побывают на дальних звездах, и это случится потому, что они будут хорошо знать ту маленькую новость, которую ты узнал из книги великого Бируни. Я не зря дал тебе ее читать. Ты должен учиться.

— Это трудно,— пожаловался Юсуп.— В книгах много непонятного.

— Правильно,— сказал Махмуд.— Учиться нелегко. Кое-кто даже и не представляет, как это трудно. Ведь ученье отличается от всякой другой работы. Можно попросить, чтобы за тебя принесли дрова для очага, нарвали яблок или даже выкопали колодец. Но никого нельзя просить, чтобы за тебя выучили стихотворение или прочитали умную книгу, потому что стихотворение будешь знать не ты, а другой, и мысли мудреца останутся тебе неизвестны. Учиться ремеслу тоже нелегко, но ты — молодец! Завтра я научу тебя пришивать воротник. Ты не жалеешь, что выбрал скорняжное ремесло?

— Не жалею,— сказал Юсуп.— Мне нравится.

— Мне тоже,— улыбнулся Махмуд.— Ведь самое главное, по-моему,— это чтобы людям было тепло оттого, что ты живешь на свете.

Мавзолей героя

Прекрасно слово, ибо в слове

оставит память человек.

Синдбад-наме

Махмуд-Пахлаван прожил почти восемьдесят лет и умер в 1326 году. Шли годы, десятилетия и века, а молва и легенды о нем все шире распространялись в народе; память об отважном скорняке и веселом острослове жила в сердцах многих поколений простых тружеников Хорезма, Туркменистана и Кара-Калпакии.

Пятьсот с лишним лет прошло с тех пор, как умер Махмуд-Пахлаван. Много мутной воды утекло в Аму-Дарье, не раз меняла она свое русло, уходила от одних селений, наступала на другие. Орды хромоногого Тамерлана прошли по Хорезму, не раз совершали разбойные набеги на эту древнюю землю ее соседи с юго-востока, с юга и с юго-запада, но люди вновь отстраивали свои разрушенные жилища, возделывали вытоптанные поля, строили новые каналы и дамбы...

Мало изменилось в Хорезме за пятьсот лет: все так же за кусок черствой лепешки трудился простой народ, все так же обманывали его имамы и муллы. Правда, вместо монгольского наместника правил здесь Алакула-хан, но у простых людей, у ремесленников и земледельцев, животы были все так же подтянуты, а спины болели от палочных ударов.

Мало изменилось в Хиве за пятьсот лет. Все так же смотрели на небо наивные бедняки в надежде, что бог установит справедливость на земле. Правда, все меньше становилось таких людей.

Многие поняли совет Махмуда чаще смотреть не на небо, а на землю.

Прошло пятьсот лет. Колумб открыл Америку, Ньютон — закон всемирного тяготения. Шекспир написал свои пьесы и сонеты. Во Франции произошла революция, в России — восстание декабристов. Пушкин заканчивал работу над повестью «Капитанская дочка». Глинка писал оперу «Иван Сусанин», а в Хиве...

Шумит хивинский базар. Съехались сюда степные скотоводы, рыбаки с Аму-Дарьи и даже с Аральского моря, приехали ремесленники из городов Хозараспа и Ургенча, собрались купцы со всего Хорезма.

Скоро вечер; нужно успеть продать то, что за неделю добыл, а то до следующей пятницы — базарного дня — долгая неделя. Купцы торопятся продать: как бы цены не упали. Бедняки торопятся: не продашь сегодня плоды своих трудов — завтра семье есть нечего.

Рядами сидят на земле торговцы овощами и фруктами, отгоняют тощих ос от персиков и винограда, подбрасывают на жестких ладонях звонкие арбузы и нежно поглаживают шероховатую поверхность длинных дынь.

Продавцы пряностей сидят неподвижно. Это всё больше старые, почтенные люди. Их товар дорог и на любителя. Перец изогнул скорченные красные пальцы, душистые травы лежат рядом с чесноком, а чеснок— рядом со свежими розами.

В соседнем ряду торгуют шорники. Они так стараются продать свои седла и уздечки, так высоко поднимают свой товар над толпой, что, того гляди, окажешься оседланным и взнузданным.

— Халаты, халаты! — кричат портные.

— Сапоги и башмаки! — умоляют покупателей в сапожном ряду.

Продавцы лепешек не сидят на месте. Они ходят в густой базарной сутолоке, несут свой товар на голове и уговаривают покупателей тихо и вкрадчиво:

— Купите, почтенный. Очень вкусные, очень свежие. Сам кушбеги, министр хана, хвалил,— говорит один.

А другой лепешечник, откровеннее характером, правду говорит:

— Купите, добрый человек. Хорошая была мука. Ловкая пекла рука. Сам бы ел, да дети голодные. Купите, добрый человек!

Каждый торгует тем, что имеет. Богатый — награбленным, бедняк — заработанным, вор — украденным, а нищие калеки — своим уродством. Все громко кричат, а нищие громче всех:

— Подайте калеке, слепому, безногому! Подайте— и заслужите милости аллаха всемогущего!

Ходят по базару стражники. Смело ходят. Лепешку возьмут, спасибо не скажут. Подойдут к продавцу плова, подхватят на лепешку прозрачного от жира риса, мясо грязными пальцами выберут и дальше пойдут. Никто стражнику не возразит, никто заплатить не заставит. Власть!..

Ходят по базару толстые муллы и жиреющие ученики духовных училищ. Простачков ищут. Нажрутся, благословят хозяина и дальше пойдут. Святые!..

В ханском дворце в базарный день тихо. Идет тайное совещание. В главной зале сидят трое: Алакула-хан, главный министр — кушбеги — и главный мулла.

Алакула сидел на троне и, подтянув левую пятку к животу, задумчиво скреб ее ногтями. Хан был глуп, но, как все глупые люди, думал, что он очень умен. Дела в ханстве шли плохо, но говорить об этом прямо он боялся, поэтому речь свою начал так:

— Слава аллаху, мы сегодня на судьбу нашу жаловаться не можем. Правда, в последнее время наши набеги не удаются, зато мы многому учимся. Так, в последний раз напали мы на горцев, что живут на юге. Повел я туда десять тысяч отборных воинов, а вернулся с двумя сотнями. Зато мы научились быстро бегать. Правда, вместо добычи мы привезли холеру, от которой умерло остальное войско и много наших подданных. Но только глупый человек (а хан, как известно, считал себя умным) может подумать, что это плохо. С одной стороны, это, конечно, так. Зато, если посмотреть с другой стороны, то у нас стало меньше смутьянов.— Хан самодовольно улыбнулся.— Но мы не должны сидеть сложа руки,— сказал он главному мулле и министру.

Оба советника как раз так и сидели. Они по-своему поняли хана. Мулла схватился за бороду, а министр, у которого борода не росла, стал ковырять в ухе.

— Мы не должны сидеть сложа руки,— повторил хан.— Мы должны подумать, как смуту задушить, где ее причина.

— Это от безверия все,— сказал мулла. Он лет двадцать говорил одно и то же и считал, что так спокойней.— Аллаха забыли. Раньше лучше было. Монголы на что неверный народ, а духовенству почет оказывали. Живым муллам гробницы строили, не говоря о домах. Почет был. А теперь... Вай, как нехорошо! Теперь в святость никто не верит. Раньше люди всё с именем аллаха делали, а теперь не то. Мы им про аллаха, а они все Махмуда-Пахлавана поминают. Степные разбойники на ханский караван напали — что кричали? «Махмуд-Пахлаван!» — кричали. Канал от Аму-Дарьи копали. Как назвали? В честь хана назвали? В честь аллаха назвали? Нет. Опять в честь Махмуда назвали. Ваш отец, мудрый Мухаммед-Рахим, правильно придумал: объявить безбожника Махмуда святым. Гробницу ему начали строить на том месте, где его скорняжная мастерская была. Где гробница? Недостроена. Надо, надо Махмуда святым объявить... Аллах и все святые всегда за хана стояли. Если мы у смутьянов Махмуда отберем, что они кричать будут? Где опору найдут?