Махтумкули

— Да, — сказал краснобородый старик, — страданий много и земля тверда, но при всех своих горечах жизнь сладка для человека. Иначе завтра же мир обезлюдел бы!.. Вот вы говорили, что мы живем тесно. Да если бы на каждого человека приходился клочок земли с эту комнату, мы почитали бы себя счастливейшими из счастливейших! Но и того не имеем.

— Однако же у вас есть какие-то участки земли?

— Клянусь аллахом, поэт, крестьянин не имеет даже собственной палки, чтобы отогнать собаку! Все, что вы видите в этой округе, принадлежит Шатырбеку и его родственникам. Не мы, а они — хозяева в этих домах.

— Значит, землю и воду вы арендуете? Что же — ваше?

— Труд наш, все остальное — хозяина. Мы сеем, жнем, убираем, а получаем за труды от щедрости хозяина: добр он — даст пятую часть урожая, не захочет — и этого не получишь.

— А скот у вас есть?

— Как же, обязательно есть! Вон у моего дома стоит корова с теленком! А принадлежат они Тачбахш-хану… И зимой и летом я ухаживаю за ними, каждый год выращиваю по теленку. Прошу хана: хоть один раз в пять лет подари теленка! Не дает…

Шаткая лестница заскрипела под чьими-то быстрыми шагами. Головы присутствующих повернулись к двери. Вошел надменный красивый джигит, тонко перетянутый в талии. Он небрежно, чуть заметным кивком поздоровался и непроницаемо застыл на пороге.

— Тачбахш-хан ждет поэта Махтумкули!

Махтумкули удивился и встревожился. Тачбахш-хан только вчера уехал в Серчешму. Почему он так быстро вернулся? Зачем ему нужен Махтумкули? Какие вести он привез? У по-сланца спрашивать об этом было, конечно, бесполезно: он мог и не знать, мог просто не ответить.

Старый поэт выпил последний глоток чая и встал.

* * *

В чистом нижнем белье Тачбахш-хан нежился на мягком пуховике и смаковал чай. Он ответил на приветствие Махтумкули, указал рукой рядом с собой. Надменному джигиту, остановившемуся в дверях, велел:

— Принеси чай для гостя!

Его маленькие, хитро сощуренные глаза с каким-то новым интересом ощупывали Махтумкули.

— Я привез вам хорошую весть, поэт!

В голосе хана прозвучало не то чтобы подобострастие, но какие-то непонятные нотки почтительности. Махтумкули, уже знакомый с лукавством Тачбахш-хана, не обратил на это особого внимания.

— Доброму человеку, хан, всегда сопутствует добрая весть.

Тачбахш-хан посчитал за нужное не заметить иронии этих слов.

— Браво, поэт, браво! — воскликнул он. — Когда человек поговорит с вами, у него такое ощущение, словно он окунулся в море ума! Каждое ваше слово равно золоту. — Хан сделал паузу и торжественным тоном закончил: — С вами, поэт, желает повидаться лично его светлость Ифтихар-хан!

— Ифтихар-хан? — без всякой заинтересованности переспросил Махтумкули. — Кто это?

Поэт знал человека, имя которого было названо с таким почтением и догадывался в глубине души, зачем он мог понадобиться ему. Однако он не хотел показывать этого лукавому Тачбахш-хану.

— Разве вы не знаете Ифтихар-хана, поэт? — удивился Тачбахш-хан. — Это же хаким Астрабада!.. Он недавно вернулся из Тегерана. Говорят, он один из самых близких людей падишаха вселенной!

— Какое же у него есть дело ко мне?

Этого я не знаю. Завтра с рассветом мы должны выехать в Астрабад! Так приказал хаким.

Махтумкули пожал плечами.

— Что ж, поедем, если это так нужно. Только хотелось бы узнать: коль он хозяин этого края, так почему же не остановит бойню у Серчешмы?

— Это уже сделано! — воодушевленно произнес Тачбахш-хан. — По приказу его превосходительства в Серчемшу прибыл сам Абдулмеджит-хан. Сабли вложены в ножны, люди разъехались по домам. А все яшули отправились к хакиму на совет.

— И Шатырбек поехал?

— Да. И он, и ваш Адна-сердар, и другие. Все сейчас в Астрабаде. В Серчешме остались только люди Абдулмеджит-хана.

Махтумкули удовлетворенно перевел дыхание. Слава аллаху, что сабли вложены в ножны!

* * *

Солнце уже коснулось земли. Стало смеркаться.

Махтумкули, придавив грудью подушку, лежал в специально отведенной для него комнате. Весь уйдя в мир образов, он не ощущал происходящего вокруг, — видел только бегущие одна за другой строки.

В комнате заметно потемнело. Махтумкули сел, глядя я окно, стал неторопливо читать только что написанное:

Я, плача, кличу друзей, не время пришло, а бред; Рабы мы злобных людей, молитва их — звон монет. Ах, сколько бедных детей, и каждый нищ и раздет, И хочется, чтоб скорей прервалось теченье лет! Эпохе зваться моим безбожным временем бед! Не встретиться никогда со смертью — ты не мечтай: Жизнь тает быстрее льда, могила — родной наш край, Но косна людей орда: как правду им не внушай, Запретное — им еда, проглотят, что им не дай, Хотя и твердят всегда: "О, истинный Мухаммед!"

Поэт положил на пол бумагу, взял перо и задумался. Чуть двигая губами, он снова и снова перечитывал стихи. Сделал несколько поправок и перешел к следующим строкам.

Мир в горестях изнемог: несчастный плачет народ: Тиран на него налег, и все нестерпимей гнет. На сердце мира — ожог, а пламя все жарче жжет, И тем лишь, кто был пророк, стоит еще небосвод. Забавой тешится рок, покуда не рухнет свет! Я нищ и ничтожен сам, и годы прочел я зря: Я верю лишь небесам, с надеждой на них смотря. Но мысли бурным волнам я предан — где якоря? Подобен Фраги пловцам, плывущим через моря! Кому я руку подам? Предела пучинам нет!

Стихи были написаны, и поэту показалось, что сердцу стало немного легче. Свою боль он разделил с другими людьми, которым еще предстояло прочесть эти строки. Примут ли они эту боль? Поймут ли?

Поэт убрал бумагу и перо, сложив их аккуратно на попку. Взял толстую книгу. Арабской вязью на обложке было выведено: "Шах-наме". На полке было много книг. Поэт бегло просмотрел некоторые из них, потом снова взял "Шах-наме" и отложил ее в сторону, отдельно от остальных.

Задумался. Нет, люди поймут его. Ибо его муки, заботы и мечты — это их мечты, заботы и муки.

Сейчас, как никогда, он ощущал себя частицей народа.

Вечером Махтумкули снова зашел к своим соотечественникам. В темной комнате лежал только един Анна, остальные были еще заняты работой.

Поэт зажег лампу, взял кувшин и отправился кипятить во дворе чай. К костру подсел парень с черными, как смоль усами на бледном от усталости лице. Поглаживая усы и глядя в огонь немигающими глазами, он рассказал, как целый день рубили в лесу дрова, корчевали пни…

Вскоре подошли и остальные. За чаем завязалась беседа. Махтумкули рассказал о приглашении хакима Астрабада. Сообщение было воспринято по-разному, но все сошлись на одном: добра от этого ждать нечего.