Махтумкули

Поэт допил чай, отставил в сторону чайник и некоторое время сидел в раздумье. Ему хотелось ответить хакиму. "Ставить условия, потребовать клятву?.. Нет, совесть не выбросишь, как червивое мясо! Не на того напали, господин хаким!" — думал Махтумкули. Но он промолчал, решив воспользоваться показным великодушием хакима и закончить разговор среди народа.

— Проводите поэта, — сказал Абдулмеджит-хану и, не встазая, протянул Махтумкули обе руки.

Махтумкули спокойно простился и вышел. Когда за ним закрылась дверь, хаким встал, потянулся, подошел к окну и, прислонившись лбом к холодному металлу решетки, долго смотрел во двор. Он устал — видимо, сказывалось напряжение, в котором он держал себя во время разговора. Нет, не так-то легко беседовать с такими, как Махтумкули. В иное врэмя он поговорил бы с поэтом на другом языке…

Когда со стороны Больших ворот донесся торжествующий гул толпы, он зябко повел плечами.

Вошел Абдулмеджит-хан, кивнул на окно, скривив губы презрительной усмешкой.

— Встречают своего поэта!

Хаким ничего не ответил и принялся шагать по коврам, опустив голову и заложив руки за спину. Абдулмеджит-хан достал с полки коробку с табаком, набил головку кальяна, разжег его. Затянувшись несколько раз чтобы кальян разгорелся, старательно обтер мундштук и протянул хакиму.

— Прошу, ваша светлость!

Хаким принял мундштук, с жадностью глотнул одурманивающий дым табака. После нескольких затяжек помутневшие глаза его заблестели, усталость прошла.

— Видали, какой это дервиш! — сказал он, продолжая думать о Махтумкули. — Вы не смотрите, что он в простом халате. В туркменских степях его почти шахом считают. Вчера за него старики просили, сегодня толпа собралась, а завтра… Ко — пусть идет. Надо будет — найдем из-под земли, не скроется.

— Валла, верные слова, ваша светлость! — живо отозвался Абдулмеджит-хан, уже поостывший от недавней злости. — Никуда от нас не денется! Будет приказ — всю степь их в одни сети загоню!..

— Что — сети, — задумчиво сказал хаким. — Чтобы связать противника без веревок, надо иметь сладкий, как мед, язык и холодное, как лед, сердце.

— Разумеется, ваша светлость! Но такое умение дано не каждому. Им может обладать только человек с таким светлым умом, как у вас.

На этот раз хакиму почему-то не понравилось лесть Абдулмеджит-хана. Он помолчал и сказал сухо:

— Отдохну немного. С сердаром Аннатуваком и остальными поговорите вы сами. Пусть вечером соберутся в Ак-Кале и решат, чтоб завтра утром был окончательный ответ. У нас нет времени ждать. Или да, или нет — одно из двух. Поняли?

— Понял, ваша светлость!

Хаким отложил чилим и поднялся. Хан поспешно вскочил. Словно опасаясь, что кто-то может подслушать, хаким сказал вполголоса:

— С Борджак-баем поговорите отдельно. Крепко ему накажите: пусть использует все, чтобы уговорить людей. Если ничего не получится, сразу же пусть сообщит, Медлить нельзя!

— Будет сделано, ваша светлость!

Хаким посмотрел в окно.

— Скоро сюда явятся Фатех-хан и Нуреддин-хан. Разговор закончим за обедом. Пригласите и Шатырбека.

Абдулмеджит-хан приложил руку к сердцу, склонился в поклоне.

— Повинуюсь, ваша светлость!

12

Видела немало бурных дней и тревожных событий за свою длинную историю Ак-Калы. Много крови было пролито у ее стен, много людей осталось под ее развалинами. Кто только ни разрушал и кто только ни восстанавливал ее! Испокон века бурные события почему-то начинались именно отсюда. Здесь впервые обнажились и сабли туркмен, и кизылбашей.

Лет пятьдесят назад она грозно царила над окружающей местностью, устрашала своими толстыми стенами. Надир-шах охранял ее, как зеницу ока, называя "воротами Туркменсахры". Но сейчас она мало походила на крепость — в одном из жарких сражений туркмены превратили ее в убежище для сов, оставив лишь жалкие развалины.

Там, где Гурген, огибая Ак-Калу с севера, устремляет свои воды вниз, начинались степи Туркменсахры. Между крепостью и степью, почти касаясь воды, перекинулся через реку мост. Прямо за ним располагалось селение сердара Аннатувака. Оно было ближе других селений расположено к Астрабаду и поэтому всегда было многолюдным.

Сегодня крепость была особенно шумной. В этом шуме угадывались сдержанная тревога и ожидание. Люди, заполнившие не только село, но и его окрестности вплоть до Ак-Калы, ожидали окончания большого совета старейшин. Собравшись отдельными группами, они жгли костры, кипятили чай, строили догадки о завтрашнем дне. Все уже знали, что хаким Астрабада ждет окончательного ответа, и каждый хотел знать, к какому решению придут аксакалы.

В центре крепости, разместившись на ровной, как ладонь, площадке, группа людей вела оживленную беседу.

— Э, друг, на защиту хакима не надейся! Он хочет обвести нас вокруг пальца.

— Верно говоришь. Небо нам ближе, чем эти хакимы.

Нет, не скажи! Ведь когда-то хакимом в Астрабаде был Навои!

— Кого с кем равняешь!

— Назначили бы к нам хакимом Махтумкули-агу!..

— Ну, разве правители пойдут на это!

— Что и говорить… Махтумкули-ага не такой, как они. Его за один только давешний стих и султаном мало сделать, не то что хакимом!

— Давайте еще раз его стих послушаем, друзья!

— Давайте!.. А где тот джигит-гоклен?

— Только что был здесь.

— Овез, иним, сходи разыщи его!

Один из юношей побежал в сторону села и через некоторое время вернулся, ведя за собой Джуму. Сидящие встретили его приветливо. Грузный старик с окладистой бородкой указал место рядом с собой:

— Проходи сюда, сынок! Вот здесь садись, чтобы всем видно было!

Несколько смущенный таким вниманием, Джума сел. Старик подал ему собственную пиалу с чаем, предварительно ополоснув ее.

— Как зовут тебя, сынок?

— Джума.

— Мы слышали, что ты ученик Махтумкули. Так ли это?

— Можно сказать, что ученик.

— Очень хорошо! От прямого дерева, сынок, не бывает кривой тени!.. Почитай-ка сидящим здесь еще раз тот стих, а заодно и расскажи про Махтумкули.

Джума читал уже это стихотворение не один раз и не в одном месте. Он выучил наизусть от первой до последней строчки. Отхлебнув несколько глотков чая, он начал рассказывать:

— Давеча, когда мы собрались около дивана, хаким, оказывается, вызвал к себе Махтумкули-агу. Ох и хитрый этот хаким! Он начал издалека: заставил Махтумкули-агу прочитать одно стихотворение, чтобы поймать его на слове. Но Махтумкули-ага не испугался и прочитал. Хаким начал угрожать: мол, все поэты воспевают шаха, а вы вносите смуту. Ну, Махтумкули-ага и выложил хакиму все, что думал! Прямо в лицо ему сказал, что если вы действительно хаким, то позаботьтесь о народе, который захлебывается в горе.

Люди одобрительно зашумели:

— Ай, молодец!

— Тысячу лет тебе, Махтумкули-ага!

— Ну, а потом, — продолжал Джума, — хаким понял, что ему не испугать Махтумкули-агу, и он начал овцой прикидываться. Мол — я человек добрый, а другой на моем месте сразу приказал бы вам голову отрубить. Однако Махтумкули-ага попрощался и ушел при споем мнении. Ушел — и написал новые стихи.

Кто-то спросил:

— Говорят, ты сам лично передал их хакиму?

Джума смущенно сказал: