Македонский Лев

— Что ты будешь делать?

Филипп улыбнулся. — Уже сделал. Я отменил выплату.

— Парменион знает об этом?

— Он что, твой Царь? — прогремел Филипп.

— Нет, государь; я не это имел в виду. У Бардилла не останется выхода, кроме нападения. Мы готовы к этому?

— Думаю, готовы, — сказал Филипп. — Настал час для Македонии, и я не поеду в Самофракию как вассал другого правителя. Когда я приведу ее в дом, она станет царицей победоносного народа. Или будет так, или я погибну и не получу ни славы, ни сыновей. — Взяв Никанора за руку, он придвинулся к нему вплотную. — То, что я сейчас сказал, не должно достигнуть ничьих ушей.

— Я ничего не скажу, — пообещал Никанор. Филипп кивнул.

— Македония станет свободной, — промолвил Царь.

После того, как Никанор ушел, Филипп переместился к длинному окну в западной стене и сел там, глядя, как солнце заходит за далекие горные вершины.

Он не сказал Никанору всего, полностью он не открылся бы никому из людей.

Началась большая стратегическая игра. Первым будет Бардилл, потом — Фессалия на юге, затем Фракия на востоке. А дальше…?

Уже после первого вещего сна амбиции Филиппа разрастались с каждым днем. Он стал видеть события по-иному, в более широкой перспективе. Веками великие города-государства стремились распространить свою власть на остальные греческие земли, но всё было тщетно. Могучая Спарта, непобедимая на суше; Афины, хозяева морей; Фивы, сердце Беотии. Никто из них не преуспел надолго. И никогда не смогут, понял Филипп, ибо их мечты были малы, привязаны к их собственным городам.

Но если целый народ поднимется, станет сильным, самостоятельным и целеустремленным; то города падут, и вся Греция сможет объединиться, чтобы идти на битву под началом единого Царя-воителя.

И тогда содрогнется весь мир.

Филипп поежился. «О чем это я думаю?» — изумился он. Почему эти амбиции никогда раньше не проявлялись в нем?

Потому что теперь ты Царь, прошептал тихий голосок внутри. Потому что ты муж, наделенный силой и властью, мудростью и отвагой.

К тому времени, как приехал Парменион с докладом, Царь успел употребить несколько кувшинов вина. Он был в приподнятом настроении духа, праздный и веселый, но за остроумным юмором спартанец почувствовал напряжение. Мужчины устроились на скамьях и пили почти до полуночи; и тогда Филипп задал вопрос, которого Парменион давно уже ждал от него.

— Скажи мне, стратег, готовы ли люди?

— К чему, государь? — уклонился Парменион.

— Биться за свободу Македонии.

— Люди всегда готовы биться за свободу. Но если ты спрашиваешь меня, сможем ли мы одолеть иллирийцев, то я не знаю. Через шесть месяцев у нас будет еще две тысячи подготовленных воинов; тогда я уверенно отвечу, что мы готовы.

— У нас нет шести месяцев, — ответил Филипп, вновь наполняя свой кубок.

— Почему же? — сдержанно спросил Парменион.

— Я отменил выплаты. У нас меньше шести недель до того, как иллирийцы перейдут через горы.

— Не мог бы ты посвятить меня, какие у тебя были причины на это? — осведомился Парменион.

— Я потратил деньги на броню и оружие, и для Бардилла ничего не осталось. Мы сможем разбить его?

— Смотря какую тактику он выберет, и на какой местности придется сражаться. Нам нужна равнина для пехоты, и достаточное пространство для конницы, чтобы ударить по флангам. Ну а остальное, государь, зависит от боевого духа самой армии.

— Как ты представляешь себе ход сражения?

Парменион пожал плечами. — Иллирийцы будут атаковать уверенно, предвкушая новую легкую победу. Для нас это будет преимуществом. Но если мы отобьемся, то они построятся в боевой квадрат. После этого всё решит сила, храбрость и воля. Что-то может не устоять, сломаться… у них или у нас. Всё начнется с того, что побежит один человек, паника распространится, ряды дрогнут и распадутся. Их или наши.

— Ты не прибавил мне уверенности, — проворчал Филипп и отпил вина.

— Я достаточно уверен, государь. Но даже если мы совпадаем в этом — не может быть полностью гарантированной победы.

— Как твоя рука? — спросил Филипп, меняя предмет разговора.

Парменион вытянул левую руку, раскрыл ладонь, показывая Царю покрытое шрамами мясо на ладони. — Она достаточно зажила, государь, чтобы я мог держать ей ремешок щита.

Филипп кивнул. — Люди до сих пор говорят о том дне. Они горды за тебя, Парменион; они будут сражаться за тебя; они не сдадутся, пока ты будешь вести их. Они будут равняться на тебя — ты и есть боевой дух Македонии.

— Нет, государь — хоть я тебе и благодарен за такую похвалу. Но они будут смотреть на Царя.

Филипп улыбнулся, потом расхохотался во весь голос. — Дай мне эту первую победу, Парменион. Она нужна мне. Она нужна Македонии.

— Я сделаю всё, на что способен, государь. Но давным-давно я получил урок не рисковать в азартных играх и не ставить всё на один кон.

— Но ты ведь выиграл, — заметил Филипп.

— Да, — сказал Парменион и поднялся. Он поклонился и вышел из дворца, мысли путались в его голове.

Почему Царь предпринял такой рискованный шаг? Почему не отсрочил до тех пор, когда исход станет более предсказуемым? Филипп изменился с тех пор, как женщина из сна явилась ему, стал более вспыльчивым и деятельным.

На следующее утро Парменион созвал всех своих подчиненных командиров и вышел с ними на поле для занятий за пределами Пеллы. Их было двенадцать человек, но главное, среди них были Ахиллас и Феопарл — двое из числа его первых новобранцев.

— Сегодня мы начнем новую серию занятий по боевой подготовке, — объявил он им, — и люди будут выкладываться так, как никогда раньше.

— Есть что-то, о чем мы не знаем? — спросил Тео.

— Армия — как меч, — сказал Парменион. — Только в битве сможешь понять, чего он стоит. И больше не задавай таких вопросов. Присмотритесь к людям, которые состоят у вас в подчинении — определите слабейших и отпустите их. Лучше командовать недоукомплектованным соединением, чем вести в бой труса.

Он медленно обвел взглядом своих командиров, заглянув каждому в глаза.

— Натачивайте мечи, — тихо сказал он им.