Македонский Лев
Шрифт:
— Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, молодой господин?
— Да, спасибо.
— Это хорошо, господин. Не желаешь ли немного сладких медовых печений? Только что из печи.
— Нет, Гермон. Думаю, я теперь посплю. Доброй ночи.
Сон Филиппа был неспокоен, и дважды он просыпался среди ночи. Собаки выли на луну, и свистящий ветер колыхал ставни. Наконец вой ему надоел, он накинул на плечи плащ и вышел в сад. Его комната была худшей во дворце: расположена близко к псарне и обращена на север, в стороне от солнечного света, но зато — отличная добыча для лютых северных ветров зимы. В саду было холодно, цветы — бесцветны и эфемерны в лунном
— Их больше нет, милая, — сказал он ей. — Пойдем со мной; будем вместе, ты и я.
Мастифф последовала за ним наверх, но у окна остановилась и вновь завыла. Филипп обнял ее за холку и позволил ей вытянуться в постели. Потом лег рядом, обхватив рукой, и она уснула, положа голову ему на грудь.
Лежа там без сна, он вспомнил кусочки еды, которые скормил щенкам.
И подумал о вежливом старом Гермоне со светлыми голубыми глазами…
Филипп бодрствовал всю ночь, и гнев в нем побеждал его же страх. Яд был не новым средством для уничтожения врагов, но почему не прибегнуть к вековому методу? Клинок подосланного убийцы — он надежен и остер. Ответ был прост; Птолемей не популярен среди воинов, потому что потерпел поражение от Бардилла на западе и от Котиса, Царя Фракии, на востоке. Единственного успеха он достиг только в боях со слабыми пеонийцами на севере.
Филипп знал, что, как и все Цари, Птолемей правил с согласия уважаемых людей. Богатая македонская знать желала в правители человека, который преумножил бы их удачи; они хотели Царя, который принес бы им славу. Что еще в жизни могло быть важнее для воинственного народа? И теперь они не готовы были больше терпеть, казалось, бесконечные — и очевидные — убийства потенциальных конкурентов. Поэтому Птолемей пытался плести свои интриги осторожнее.
Вдруг Филипп подумал о Пердикке. Ну конечно! Его тоже медленно отравляли.
Но что же делать? Кому доверять? Ответ на второй вопрос был проще, чем на первый. Доверять нельзя никому. Поднявшись с постели, он прокрался через комнату, опасаясь разбудить мастиффа. Выйдя в коридор, он тихо прошел через дворец, вниз по винтовой лестнице в кухню; там было мясо и фрукты, и он сперва наелся. Потом набрал небольшой узелок провизии и осторожно пробрался к покоям Пердикки. Его брат спал, и он разбудил его, мягко стиснув рукой плечо парня.
— Что такое? — спросил Пердикка.
— Я принес тебе немного поесть.
— Я не голоден, брат. Дай поспать.
— Послушай меня! — резко зашептал Филипп. — Тебя отравляют!
Пердикка заморгал, и Филипп рассказал ему о мертвых щенках. — Их могло убить что угодно, — утомленно произнес Пердикка. — Такое всё время случается.
— Возможно, ты прав, — прошептал Филипп. — Но если так, то ты ничего не потеряешь, если сыграешь в игру. А если нет, то твоя жизнь будет спасена.
Он помог Пердикке сесть и стал ждать, пока его брат медленно ел маленький кусок ветчины с сыром.
— Дай немного воды, — попросил Пердикка. Филипп наполнил кубок из кувшина на стоявшем рядом столе… и остановился. Подойдя
к окну, он выплеснул воду из кубка и из кувшина.— Мы не должны принимать в пищу ничего, кроме того, что раздобудем сами, — сказал он.
Он снова покинул комнату и набрал в кувшин воды из бочки на кухне.
— Никто не должен узнать, что мы подозреваем их, — сказал Филипп по возвращении. — Они должны думать, будто мы едим то, что нам дают.
Пердикка кивнул. Его голова упала на подушку, и он заснул.
Четыре дня Филипп продолжал свои ночные визиты к брату, и постепенно к Пердикке вернулся его обычный цвет лица. На утро пятого дня Гермон пришел в покои Филиппа, внеся головку сыра с фигами и новый кувшин с водой.
— Как спалось, господин? — спросил он с добродушной улыбкой.
— Не хорошо, друг мой, — ответил Филипп, нарочито слабым и усталым голосом. — Мне, похоже, никак не излечиться от этой тошноты. И силы оставляют меня. Могу ли я увидеться с лекарем?
— Это не понадобится, господин, — сказал Гермон. — Это всего лишь… свойственные молодости желудочные слабости, вызванные осенними перепадами. Ты скоро поправишься.
— Благодарю. Ты очень добр ко мне. Не составишь мне компанию за завтраком? Тут слишком много для меня одного.
Гермон развел руками. — Если бы я только мог, господин, но меня еще ждут дела. Приятного аппетита. Я бы посоветовал тебе заставить себя поесть — только так восстановишь силы.
Когда он ушел, Филипп надел длинный синий плащ и, спрятав в его складках кувшин, крадучись отправился к комнатам для прислуги, в покой Гермона. Он знал, что старик сейчас у Пердикки, и вошел в его спальню. Свежий кувшин с водой стоял у окна. Выглянув из-за подоконника, юноша убедился, что сад внизу пуст, и выплеснул кувшин Гермона, наполнив его снова уже из своего сосуда.
На следующее утро завтрак принцу принес другой слуга. — А где же мой друг, Гермон? — спросил Филипп.
— Ему нездоровится, господин, — ответил мужчина, поклонившись.
— Мне жаль это слышать. Пожалуйста, передай ему, что я надеюсь на его скорейшее выздоровление.
В этот день Пердикка встал с постели. Его ноги были слабы, но сила возвращалась к нему. — Что будем делать? — спросил он младшего брата.
— Это не может продолжаться до бесконечности, — негромко проговорил Филипп. — Скоро они заметят, что мы больше не принимаем яд. Тогда, боюсь, они прибегнут к ножу или мечу.
— Ты говорил о побеге, — предложил Пердикка. — Думаю, я почти достаточно силен, чтобы присоединиться к тебе. Мы могли бы направиться в Амфиполь.
— Лучше в Фивы, — сказал Филипп. — Там у меня есть друзья. Но долго ждать мы не можем — максимум еще три дня. До тех пор ты должен оставаться в постели и всякому, кто спросит, отвечать, что чувствуешь себя всё слабее. А еще нам понадобятся деньги и лошади.
— У меня нет денег, — сказал Пердикка.
— Я подумаю над этим, — пообещал Филипп.
Гермон стоял на коленях перед тремя мужчинами и нервно смотрел в орлиные глаза Птолемея.
— Они, должно быть, очень сильны, раз сопротивляются действию порошков, господин, но я увеличу дозу. Старший умрет через три дня, клянусь тебе.
Птолемей обернулся к Атталу. — Мне следовало послушать тебя, — произнес он глубоким и гулким голосом.
— Еще не поздно, господин, — отозвался Аттал. — Пердикка слаб. Я могу прикончить его во сне. И никто не догадается.