Макушка лета

— Красные «Жигули», прижмитесь к бровке.

В поле моего зрения мелькнули «Жигули» цвета граната и желто-лиловая автоинспекторская «Волга» с динамиком и мигалкой.

Машины скрылись за крупнопанельной коробкой. По скорости, которую набрала первая из них, можно было догадаться, что Антон не собирается прижиматься к бровке. Как бы строптивость не привела его к печальным последствиям.

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О САМИХ СЕБЕ?

1

Он-то думал, что разбудил меня телефонным звонком из Москвы. Не подозревая того, что я вдосталь набегалась по скверу близ гостиницы, он, чтобы подскульнуть надо мной: ты, дескать, дрыхала, а я ранняя пташка, — чтобы оправдаться за раннюю побудку, с задорной игривостью сказал:

— Лежень лежит, а счастье бежит.

— Счастье пускай бежит, лишь бы горе обегало.

— Инна, без горя я не испытал бы истинного счастья.

— Утешаешься?

— Убежден.

— Что у тебя в столице?

— Двигаю дела «Двигателя». Двинул меня в душу первый зам. Потребовал восстановить в должности... Кого — тебе известно. Мол, не имел права снимать без согласования с главком.

— Должность главного металлурга, она что, в номенклатуре главка?

— Нет.

— Искусство руководить заключается в искусстве согласовывать.

— Над кем иронизируешь?

— Над собой. Дак че, как говорят в Перми?

— Восстанавливать не буду.

— Так ты и ответил?

— Сегодня отвечу.

— Советую не спешить. Вернешься, обсудишь с горкомом, с заводским партийным комитетом. После дашь ответ.

— Работать надо. Погрязать в сварах не могу. Нравственность другая. Про здоровье и говорить нечего. Три раза еле уцелел: после ранения, от туберкулеза, от инфаркта.

— А ты знаешь, сколько раз на волоске от смерти был тот же Ергольский?

— Сколько?

— Не знаю. Может статься, он сейчас накануне гибели.

— Я щадил Ергольского довольно долго. Теперь — никакого прощения. Администратор недобросовестный, профессионально ленив и подловат, а то и пострашней. Кандидат без собственных идей. Беззастенчиво прилипал к чужим идеям, доходил до хищнического вероломства. Готовцеву предлагал соавторство.

— Если ты прав — прояви великодушие.

— Ты сомневаешься в моей правоте? Неужели ты веришь не мне, а...

— Чтобы сомневаться, надо знать. История сложная. Еще ни один узелок не развязала. Марат, у меня личная просьба: восстанови Ергольского. Он голодает всерьез. Он ожесточился и не пощадит себя. Умрет... Пусть ты прав-переправ... Кто виновник смерти? Тебя обвинят... В общем, вынудил, мол, к самоубийству.

Что-то щелкнуло в трубке. Почудилось — разъединили. Я замолчала от впечатления, что электроны, носившиеся с нашими словами между столицей и Желтыми Кувшинками, застыли. И когда неожиданно возобновился голос Касьянова, мне показалось, что он продышал это огромное заледеневшее расстояние.

— Последствия следствия... Эх, Инна, изнемогла моя доброта. Подлость укатала ее.

— Ну уж, ну уж?

— С Натальей познакомилась?

— А как же!

— Трудно дается Наталье новая специальность. Сейчас звоню — соседка массирует ей спину. От штамповки болит позвоночник.

— Зато цель какая!

— Есть и такая цель — пожить подольше.

— Заманчиво, но не для нас.

— Откуда знаешь?

— Интуиция.

— Возьми у Натальи послания: дядино — ко мне, мое — к нему. Послания почти что на эпистолярном уровне «князь Курбский — Иван Грозный». О дяде ты должна знать: знаменитый доменщик Курилин.

— Во времена оны слыхала, как он боролся в цирке с Франком Гудом и Яном Цыганом.

— Любил смолоду силушку потешить. Байка есть про доменного мастера, который медведя повалил, Именно мой дядя дал повод для байки.

2

Я не собиралась задерживаться у Натальи. Возьму послания — и обратно в гостиницу. Задержаться, однако, пришлось. Как уйдешь сразу, если Наталья пригасла, страдает от одинокости да еще больна: кособочится и одеревенелость в походке. Оказывается, п о я с н и к а не милует и женщин, которые, не рожали. Впрочем, может, у Натальи были дети? Ах, уж эти молодые франтихи! После массажа надо укутаться, полежать в тепле и неге. Нет, она вырядилась в свой фантастический халат: по красному полю иззолота-белые орхидеи. Ну да, пращуры ее из Полинезии!

Натали, экстравагантная, мне тоже нравятся острова в Океании, но, как и вы, я их никогда не увижу. Разве что однажды выпадет сверхслучайный случай попасть с делегацией куда-нибудь в Гонолулу или на Папеэте! Ну-ка, надевайте, Натали, шерстяной платок, за неимением платка — свитер. Снаружи тепло. Пусть тепло, но то тепло — не то тепло. Есть пуховая шаленка. Очень хорошо! Я именно из тех, кто верит в целебность козьего пуха. Не стесняться. Снимайте, снимайте халат. Чтоб, я не забыла, что вы володеете роскошным халатом, накиньте его на телевизор. К сожалению, вы перестанете быть самым ярким пятном интерьера, цветомузыкой интерьера. Натали, экзотическая, простите мою неожиданную язвительность. Она и для меня неожиданная. И я не понимаю, откуда она. Я была язвочкой. В девчонках. В девичестве. Отец и мама совсем не язвили, а я нет-нет да и подпущу шпильку. Потом, едва сама стала мамой, стушевалась моя язвительность. И вот опять возникла. Не объяснить прежней язвительности, Да и сегодняшнюю язвительность не объясню. Раньше ее объясняли разлитием желчи, теперешних объяснений не знаю. Лишь могу предположить, что моя язвительность — результат неуследимо накопившихся раздражений, а также каких-то тайных сдвигов в химии организма. А, да что мы знаем о самих себе?

Поверхностный пух давно вытеребился из шали, и все-таки она была нежна и не просвечивала.

Я проявила, с точки зрения Натальи, бесстыдную бесцеремонность: она упрямилась, не желая приспустить до пояса грацию, но я сдернула ажурные лямочки по ее рукам и завязала шаль на шее и на животе Натальи, отчего поле шали так облегло ее спину, что обозначились крыльца и позвоночная ложбинка.

Детскость проявляется в повадках человека всю жизнь. Артачилась, стеснялась, капризничала, а едва я утеплила ей спину, егозливо укрылась шотландским пледом и шевырялась под ним, радостно попискивая.

Я принялась ее щекотать. Она хохотала, брыкалась, ущипнула меня. Появись в эту минуту Марат Касьянов, он бы воспринял нашу возню, как баловство дурашливых девчонок.

Вскоре, угомонясь, мы уж чувствовали себя подругами, пустились в откровенность. Правда, время от времени я о ч и н а л а с ь (это слово осело в моей памяти на Южном Урале, в годы военного лихолетья, оно применялось там в двух значениях: спохватываться и на миг пробуждаться, боясь проспать, пропустить что-нибудь важное), вспомнив о причине командировки, и унимала свою говорливость, и уводила ее воспоминания к тому, что я была обязана изучить, вызнать. И я перескажу все это, но не отрину личных страстей Касьянова и Натальи, в которых пульсировали трагические опасности.