Макушка лета

— Подпишешь крах под собственным спокойствием.

— Стареет твоя интуиция.

— Галопом далеко не ускачет.

— Не доверяю я конно-спортивным ассоциациям.

— Кичишься?

— Чем?

— Уводишь человеческое за пределы животного. Не подписывай.

— Подпишу.

— Ты любишь, когда тебя называют хозяином. Но натура у тебя... натура временщика.

— Умно.

— Сколько можно мыслить в пределах дня, месяца, года, пятилетия?

— Будем жить по тысяче лет...

— Вам установи долговечность хоть до ста тысяч... Психология временщиков!

— Терпеть ты не можешь варягов. Временщиком меня... Ересь! А вот ты заражен местничеством.

— Не терплю варягов. Не скрываю: заражен местничеством. Горжусь. У местничества фундамент — чувство Родины!

— Надоели твои завиральности. Пошел бы ты...

Усмехаясь, Тузлукарев возвращается к себе в кабинет. Туда, вслед за ним, заскакивает Мезенцев.

Тузлукарев садится за стол, подписывает приказ.

Мезенцев тычется подбородком в свои подведенные под горло кулаки.

— Установку я сниму.

— Волен, батюшка, волен. Ты задевал мою интуицию. Ее настораживает твой нахрап.

— Гонка, гонка, непрестанная гонка.

— Век сверхвысоких скоростей, динамических рывков.

— Хочется плавного движения.

— Эволюции?

— Ее.

— Что же...

— Эволюция восхитительна, словно красивая и при этом верная жена. Порви приказ.

— Приказ подписан.

— Какой же ты недальновидный!

Когда Касьянов входит в директорский кабинет, Тузлукарев вращается в кресле по солнцу и против солнца. Он то как бы нависает над письменным столом, высоко выкрутив кресло, даже виден винт, глянцевито-черный от масла, то едва ли не скрывается за стол, осадив кресло почти до паркета.

Мрачнея, Касьянов ждет конца прокрутки. От вращения у Тузлукарева посоловели глаза. Тузлукарев спрашивает Касьянова, покружив ладонью по-над лицом и рассмеявшись:

— Впечатление?

— Должностная утеха единоначальника.

— Я о литейном цехе.

— Джунгли.

— Как назвать вмешательство... без полномочий?

— Душа взыграла.

— Если вы сейчас посамовольничали — что будет дальше?

— Дальнейшее не последует.

Касьянов отвешивает Тузлукареву церемонный поклон человека, который не только не собирается унижаться перед работодателем, но и рад возможности удалиться с достоинством и саркастическим пренебрежением.

— Э, Марат Денисович, приказ подписан.

— Ликвидируйте.

— Неучтивость, Марат Денисович.

— В джунглях все возможно.

— Слишком примитивное суждение для семидесятых годов двадцатого столетия. Напоминаю, что мы с вами исповедуем диалектическую философию.

— Исповедуем ли?

— Ее внедряли в наше сознание с детских лет. Не можем не исповедовать.

— Хороши диалектики! Срывая кратер, думаете, что тем самым устраните вулкан.

— Не я велел разбирать установку. Техническую политику осуществляет на заводе главный инженер. Кстати, имеются ли эффективные методы борьбы с вулканами?

— Не слыхал.

— Думаю, что в человеческих возможностях залить глотку вулкана, дабы успеть перенести селение или город на безопасное место. Притормаживание природных процессов предполагает и замедление процессов, вызываемых людской деятельностью.

— Теория «Тирриля».

— Кого?

— Был такой прибор для регулирования оборотов турбогенератора. Три тысячи оборотов в минуту. Ни больше ни меньше.

— То-то что социальное регулирование сложно в силу постоянной изменчивости жизни.

— Оказывается, все можно оправдать.

— Марат Денисович, поверьте, и нам не чуждо стремление осуществлять справедливость.

— Странно.

— Странно, странно.

— Осуществляйте.

— Присоединяйтесь.

— Вы или очень коварный, или очень верите в собственное должностное бессмертие.

— Э, домыслы! Берете цех?

— Беру.

— Тогда — совет. Группа Наречениса мобильна, творчески блистательна, но опережает наши современные возможности. Было бы губительно для государственных ресурсов, если бы какие-нибудь Габон и Сан-Марино пытались наладить производство сверхзвуковых самолетов... Вы поняли меня?

— Марки коллекционируете?

— Сын.

— Мы золотых марок не выпускали, а Габон выпустил.

Контора цеха — стеклянный куб, прилаженный с помощью металлических конструкций к глухой кирпичной стене. В конторе, вдоль стеклянной плоскости, ходит Касьянов, поглядывая на литейную установку.

Телефонный звонок. Касьянов проходит в миниатюрный кабинетик, берет трубку.

Голос Натальи:

— Сижу в твоем номере. Только что прилетела.

— Так внезапно? Какому случаю обязан?

— Твоему молчанию. Позвонила в отдел кадров. Узнала — не выходишь из цеха, оброс бородой, пожелтел.

— Осада.

— Что за осада?

— После. Еды в номере никакой, кроме грецких орехов. Коли пепельницей. Да, в чемодане бутылка шампанского. Пей. Утром встретимся.

— Никакого утра. Ведь час ночи. Немедленно домой.

— Ладно тебе.

— Что ладно?

— До утра.

— Улечу.

— Забыла, как я отношусь к угрозам?

— Улететь?

— Ладно, сказал.

Сигналы телефонного отбоя. Такое впечатление у Касьянова, что они с каждым мгновением убыстряются, становятся тревожней, громчают.

Он быстро выходит из цеха, пересекает заводской двор, бежит по улицам.

Над городом, во все звездное небо, звучат сигналы телефонного отбоя.