Мальчик для бритья
Шрифт:
Выбравшись за пределы Бесконечности, Михеев, не заторопился обратно в казарму досыпать отведённые ему часы. Он погулял по территории части, рискуя быть пойманным. Но оно того стоило. Нарисованный мир стелился перед ним чарующим снегопадом. Судьи в седых париках, ликующие толпы... Эшафот... Да, непременно эшафот. Палач в зелёном балахоне и колпаке с бубенчиками. Смерть — это шоу.
Министр внутренних дел — близкий знакомый Михеева. Смешно, да? Дел никаких нет, а министерство — вот оно. Впрочем, почему «внутренних»? Просто «дел». Министерство дел. Если у тебя
Здравоохранение... К чёрту его! Мы сами охраняем своё тело от посягательств бактерий и вражеских стрел. К ебеням собачьим!
А оборона? Это тонкий вопрос. По сути ведь Бесконечность — это одна большая армия и постоянная война. В масштабах Вселенной. Без званий только и полевой кухни. Без танков. Их давно отправили на свалку. Ржаветь. Карабин — оружейный царь. Бог победы, святой грааль. И плюётся он не пулями. Пули — общепризнанные дуры. Самонаводящаяся судьба вылетает из ствола карабина и рыщет, рыщет...
Комары в Бесконечности...
Михеев хлопнул ладонью по щеке и остановился. На горизонте собралось светать. Он успеет притвориться спящим, если поспешит.
– Рядовой Михеев!
– Я!
– Два шага из строя!
Толстый чужой майор, пристально глядящий на него сквозь затемнённые стёкла очков. Минус или плюс? Или ему солнце наше мешает?
Они идут в штаб, где специально приготовлен отдельный кабинет, пачка бумаги, бешено вращающийся вентилятор. Чаёк будет позже. И бутерброды. Правда, только для белых. Закурить никто не предлагает — времена не те.
– Когда и при каких обстоятельствах вы виделись с сержантом Ивашкиным в последний раз?
– Позавчера ночью. Он разбудил меня и позвал с собой в уборную.
– В каком часу?
– Примерно в три.
– Как он объяснил свой поступок?
– Сначала никак, а потом, когда мы пришли на место, он сказал, что хочет сбежать.
– Подробнее.
– Я точные слова не запомнил. Спать хотелось. Но что-то вроде того, что откажется стрелять по живым людям, если прикажут. Мол, всё равно под трибунал.
– Куда побежит, говорил?
– Говорил, что домой... Ну, то есть в свой город. У друзей прятаться собирался.
Прокурор записал последнюю фразу и остановился.
– Вы в каких были отношениях с сержантом Ивашкиным?
– Не понял вопроса, товарищ майор.
– С удовольствием намекну. Вы педики?
– Никак нет.
– Тогда почему он именно вас среди ночи вызвал на исповедь?
– Не могу знать.
– Пиздюлей от него регулярно получали?
– Никак нет.
– Плохо, рядовой. Подпишите.
Прокурор ловко развернул листок бумаги на столе: придавил одним пальцем, а вторым крутанул.
– Здесь?
– Да где угодно. Свободны пока, но я не прощаюсь. Пределы воинской части не покидать.
Шутил он так, наверное.
Неприятности продолжились ближе к ночи. «Деды» обступили Михеева в казарме.
–
Что это за гонево?– начал один из них.
– Ты зачем Иваху сдал?
– Я не сдавал. Он сам...
Удар в ухо. Потом в живот.
– Я не сдавал.
– Саечку за испуг.
Небрежный пинок ботинком в лицо. Брызги крови из носу. Гимнастерку придётся стирать, а времени в обрез. Жаль, ему «духи» пока не положены.
– Ты прокурору будешь это дерьмо рассказывать.
Михеев решил молчать. Побьют, устанут, отвяжутся. Так и случилось — пяти минут им хватило. Слабый дед пошёл. Не выносливый. Справедливости ради, они и сами, поди, не знали, чего добиваются, каких именно улик и признаний. Пообещали до всего докопаться. Ага. Лопату вам в руки.
Михеев умыл разбитое лицо холодной водой, глядя в крохотное, искалеченное службой зеркало. Ничего. Бывало и хуже. И осторожничать он из-за дедовских наездов не собирается. Ивашкин ждёт ужина и чего-нибудь жидкого. Кстати, что у нас в меню? Сайра отменяется. Кончилась. Сегодня перловка по-полевому. Не варёная. Кто её варить будет? В каком котле? Пакетик — килограмм веса примерно. Сиди и жуй. Куда тебе торопиться?
Ивашкин выпил воды. Похвалил. К перловке отнёсся философски и отложил на потом. Разговор потянулся медленный, расслабленный.
– Как рука?
– Получше.
– Ты старайся её поменьше шевелить, а то срастётся неправильно.
– Ладно. А у тебя всё цело?
Михееву вдруг захотелось пожаловаться на синяки и ссадины, но в последний момент пришла идея получше.
– Вроде бы. Только хуй колом стоит целыми днями.
– Ага, - участливо отнёсся к новости Ивашкин.
– У меня тоже такое бывает. Говорят, это нормально. Одна резвая вдова — и симптомы исчезают.
– Не, это другое. Как в Бесконечность ходить стал, так и зацепило. А с бабами у меня — всё наоборот. Разденешь её, положишь перед собой — тут и сказочки конец. Боюсь я его.
– Кого?
– Мохнодырчатого разверзия. Лот номер двадцать пять: барельеф «пастушка, стоящая раком». Чёрный мрамор, отвёртка.
Михеев произнёс эту сумятицу на одном дыхании, израсходовав кислород полностью.
– Тебя кто-нибудь ждёт?
– спросил Ивашкин.
– Не. Я специально с ней поссорился, чтоб не ждала.
– Не хотел неожиданностей?
– Так спокойнее.
– Да уж, - Ивашкин хмыкнул.
– А меня ждёт.
– Как зовут?
– Наташа.
– Красивая?
– Ну, а какой смысл страшную любить?
– Не знаю. Страшные, говорят, самые верные и заботливые. И готовить умеют.
– А жить со страшной как?
– В темноте.
Михеев заржал в полный голос и долго не мог успокоиться.
– Жаль, ты не куришь, - проговорил он, когда устал.
– Почему?
– Я бы тебе сигарет принёс.
– Может, лучше одеяло? Или матрац?
– Ишь ты!
– Холодно.
– Ладно. Спрошу, но не обещаю.
– А, кстати, у вам там кто постельными принадлежностями заведует?