Мальчишки из Васильков. Повести

Алешка заворчал, зашевелился. Снял с лица шапочку и посмотрел в небо. Там плыло белое облачко и таяло на лету. Когда оно совсем исчезло, будто и не было его, чуть в сторонке появилось новое, круглое, как пуговица.

Алешка смотрел на белое облачко, а мысли в нем рождались черные.

— Ты это брось, — сказал он себе, садясь. — Разнежился тут! — И икнул, потому что в животе было не хорошо. Он помял живот пальцами, кашлянул, посмотрел на разбросанную камку, в которой недавно искал креветок, и стало у него горько не только во рту, но и в душе. Лена все-таки не шла из головы. И пока он протирал кулаками глаза, она несколько раз появлялась перед ним и все по-разному: как на фотографиях: сначала смеющаяся — волосы трепал ветер, потом печальная, смотрящая ему прямо в глаза — аж жутко стало, затем лежащая на белом песке, как коричневая ящерица, и, наконец, убегающая по лапам прибоя.

— Перегрелся, — сказал себе Алешка. — Надо окунуться.

Он поплескался у самого берега, снова лег на песок — вода показалась прохладной, и опять, как по чьей-то команде, подумал о Лене. Он подумал: «Она красивая», и все. Со стороны моря летела цапля, Алешка поспешно зарядил арбалет.

***

Это случилось так неожиданно, что Алешка не поверил своим глазам: цапля перекувыркнулась несколько раз и упала в воду метрах в тридцати от берега. Алешка несколько секунд ошалело смотрел на бьющуюся птицу, потом отбросил арбалет и побежал к ней. Цапли, хоть и бродят по воде, не умеют плавать. А там, где она упала, было глубоко — Алешке по плечи. У цапли, как у курицы, намокли перья, она махала одним крылом, переворачивалась, сучила длинными неуклюжими ногами, выворачивала из воды шею, и Алешка не сразу решился подойти к ней: боялся, что она долбанет его клювом. Потом обхватил одной рукой поперек туловища, другой поймал за голову и понес к берегу. Еще бредя по воде, увидел, что стрела торчит у цапли из-под правого крыла.

На берегу Алешка, уложив цаплю на бок, зажал ее голову под мышкой, поднял раненое крыло, рывком выдернул стрелу и зашвырнул в воду. Потом поставил цаплю на ноги и отпустил.

Цапля уложила крылья и повернула к Алешке голову.

— Ну, ну! — сказал Алешка и на всякий случай отодвинулся подальше. — Иди! — махнул он рукой. — Проваливай!

Но цапля не двинулась с места.

— Уж не Кочерга ли ты? — спросил Алешка. — И как это я в тебя, дуреху, попал? Считай, не целился... Ну, иди, иди отсюда! Или ты Кочерга? Цап-цап! — позвал Алешка и увидел, как цапля дернула головой и приоткрыла клюв, словно хотела откликнуться. — Фу, черт! — удивился Алешка. — Значит, это все-таки ты. Судьба, значит, у тебя, дурехи, такая. Я уже не собирался за тобой охотиться, сама нарвалась на стрелу. Ну, катись отсюда!

Цапля поглядывала на Алешку то одним глазом, то другим, словно внимательно слушала его.

— Хорошо, что не в живот попал, — продолжал Алешка. — А то бы каюк тебе. Ладно, пока! — Алешка встал и отправился на другую сторону острова. Цапля помедлила немного и побрела за ним.

— Не понимаешь ничего, да? — сказал Алешка, остановившись. — Не понимаешь?

Цапля подошла совсем близко и стояла, опустив к земле голову, словно провинилась в чем-то.

— Это я тебя подбил, глупая птица. — Алешка присел на корточки и протянул к цапле руку. Она отвела немного голову, но с места не сдвинулась.

— Ты уж прости меня, старая. Я понимаю: ты думаешь, что я твой спаситель. Конечно, я тебя спас, о то бы ты, наверное, не выбралась. Но подстрелил тебя я... Вот такая сложная штука. Слушай, ты креветки лопать будешь? Могу предложить. Пойдем.

— Цап-цап! — звал Алешка, оглядываясь, и цапля шла за ним.

Алешка выбросил на берег несколько охапок водорослей. Цапля словно только и ждала этого. Она принялась деловито совать клюв в мокрую камку.

— Соображает! — восхитился Алешка, садясь на песок. — Значит, еще не выжила из ума, хоть и старая.

Перья на цапле стали заметно подсыхать. Она поводила клювом по грудке, затем посмотрела себе на спину, приподняла правое крыло, переступив при этом с ноги на ногу, — видно, было больно — и сунула под него голову.

Алешка, лежавший до этого на спине, приподнялся на локтях и участливо спросил:

— Ну как?

Потом он видел, как цапля, войдя в бухточку и окуная голову в воду, поливала скатывающимися с клюва каплями место, где была рана от стрелы.

У Алешки сжалось сердце. «Она мудрая, — подумал он, она все понимает...».

В бухточке цапля кормиться не стала. Вышла на берег и побрела к востоку, в сторону большого острова. Алешка помахал ей рукой.

***

Стоя в воде по пояс, Степка нагнулся, окунул голову, втянул носом воздух, и маска плотно прижалась к лицу. Немного воды успело просочиться внутрь, но он не стал ее выливать — она пригодиться, когда запотеет стекло: Степка качнет тогда головой, и стекло снова станет прозрачным. Сделал короткий резкий выдох — продул трубку, оттолкнулся ногами, и пенный валик забурлил у него перед глазами. Расставил руки ладонями вперед, остановился, приподнял немного лицо. Серебристая пленка водной поверхности разделяла два мира: прозрачный до самых дальних далей, светло-голубой — мир солнца и другой — сиреневый вблизи, темно-зеленый до черноты в глубине, неподвижный, немой — подводный мир. Степка согнул ноги в коленях, выбросил руки вперед, сжал плотно пальцы и почувствовал ладонями упругость воды. Прогнулся в поясе и заскользил в глубину, остановив дыхание. Увидев свою колеблющуюся тень на песчаном волнистом дне, окруженную пляшущими желтыми бликами, бороздки, оставленные раками-отшельниками, и самих раков в завитых спиралькой серых раковинках, ползущих по дну по каким-то своим делам. Бороздки — как паутина, как следы солнечных бликов. Степка парил над камнями, над бурыми водорослями, огибал корявые, облепленные мидиями камни, попадая то в теплые, то в холодные струи, словно в потоки подводного ветра. Водоросли задерживают этот ветер, и над ними тепло, а над ямами, словно из колодца, тянет холодом.

Плавное волнообразное движение всего тела — и Степка под козырьком черной каменной глыбы. Ухватился за выступ, застыл на мгновение, всматриваясь в мерцающую даль. Там — ничего. Оттолкнулся от камня ногами, перевернулся лицом кверху и увидел из глубины солнце — расплывшееся по водной поверхности золотое вздрагивающее пятно. Степка приближался к нему. Оно не жгло — это холодное рыбье солнце. Степка коснулся его лицом, и вдруг пятно лопнуло голубой вспышкой неба и тотчас стало недосягаемым.

Степка подышал немного и снова нырнул. Рыбешки не боялись его, медленно и грациозно шевеля плавниками. Но едва он протягивал к ним руку, как они превращались в невидимок. Черные и толстые морские собачки отдыхали на камнях и глиняных кочках, слегка приподнявшись на плавниках, словно на лапках. Горбатый колючий ерш юркнул в заросли, и Степка отплыл подальше, боясь наколоться на его иглы. Из-за камня появился пестрый, весь в зеленых и красных пятнах морской петух со взъерошенными плавниками-перьями, уставился на Степку выпученными глазами, изогнулся, едва не коснувшись головой хвоста и снова ушел за камень, выбросив оттуда облачко ила и мелких водорослей.

Серебристая кефаль кажется в воде полупрозрачной. Степке почудилось, что она возникла из ничего — из синих теней и золотых трепетных бликов. Она вдруг обозначилась на фоне бурого глиняного выступа и застыла, шевеля наджаберными блестящими щитками. Темный круглый глаз, окаймленный широким бронзовым кольцом, уставился на Степку. В глубине его пульсировал фосфорический огонек.

Он не мог больше оставаться под водой, взмахнул руками, как крыльями, и выскочил на поверхность, вспенив вокруг себя воду.

— Ну что? — крикнула с берега Лена. — Есть? Я тоже иду!

— Есть! — ответил Степка, вынув изо рта трубку. — Сейчас! — и опять погрузился в воду, работая руками и ногами. Лена надела маску, привязала к запястью левой руки авоську и вошла в воду.

Они подплыли к камням, облепленным мидиями. Степка нырнул, принялся срезать их. Подавал мидии Лене, лежавшей на воде лицом вниз. Поворачивая время от времени голову, он видел за овальным стеклом маски ее глаза. Ему казалось, что там, на земле, она никогда так пристально не смотрела. Степка втыкал нож в щель между камнями, держался одной рукой за него, а другую, зажав в кулаке четыре-пять мидий, протягивал Лене. Она брала их, касаясь пальцами Степкиной ладони. И все время глядела на него. Очень пристально, странно. Под водой все кажется больше чем на земле: и мидии, и руки, и нож. И глаза. Что можно прочесть в них, когда кругом сумрак и тишина? Она смотрела на Степку сверху, словно сквозь серебристое облако, будто с высокого неба, как существо из другого мира.