Мальчишник

Николенко улыбнулся:

— Что ж, пехота есть пехота.

Через несколько месяцев солдат, ныне сельский почтальон, принес колоколец — первый! — и Михаилу Юрьевичу Лермонтову.

Вначале было письмо.

«Здравствуйте, Михаил Павлович!

Письмо Ваше получил. Спасибо. Сразу не ответил, а потом затерли дела житейские. Привез лесовоз дров (10 м³). Надо было распилить, расколоть, уложить. Сил нет, а делать надо. И общественные заботы — их немало… Вот только сейчас пришел домой, проводил заседание районного Совета ветеранов (я председатель этого Совета). Работа для меня новая. Ладно! Выдюжаем!»

И дальше, через абзац: «Колоколец 1814 года — на месте. Мне очень хотелось чувствовать, что я сделал хотя небольшое, но доброе дело для памяти Михаила Юрьевича».

Как просто о непростом! А ведь мы теперь знаем: раздобыть старинные гормотунчики, громышки и кулички-песочники, да еще датированные, — сложно. Так что короткая фраза: «Колоколец 1814 года, года рождения Лермонтова, — на месте», многого стоит. Судите сами — радиостанция «Маяк» в информационных выпусках сообщает, когда подобные колокольцы обнаруживается. О последней находке «Маяк» рассказал 10 ноября 1983 года — в Новгородской области был найден колоколец 1802 года.

Звоню в музей на Молчановку, даже, кажется, вижу, как в музее снимают трубку, и я, мало что объяснив по телефону, выскакиваю из квартиры и, не ожидая лифта, бегом с восемнадцатого этажа.

Валентина Брониславовна Ленцова, Светлана Андреевна Бойко — родственник ее мужа старший лейтенант Григорий Сторчеус разминировал от фашистских мин могилу Пушкина — и младший научный сотрудник Дмитрий Евсеев, у которого в рабочей тетради сделан подробный план нашего молчановского пятачка Москвы времен Пушкина — Лермонтова, — все на месте.

Произношу:

— Колокол Лермонтова есть!

Все радостно улыбаются. Они от меня уже прежде знали о Степане Ивановиче.

— Пусть колоколец в дом к Лермонтову внесет сам Николенко, — предлагаю я.

— Конечно. Обязательно! — сказала Валентина Брониславовна. — Мы напишем ему письмо.

А Светлана Андреевна — она готовилась к поездке на БАМ с выступлением о музее — пообещала, что непременно упомянет и на БАМе об этом голосе 1814 года и о Степане Ивановиче Николенко.

Колоколец обнаружен в Костромской области. Как утверждает (по документам Центрального военно-исторического архива) костромской краевед Александр Александрович Григоров, публикующий свои изыскания в газете «Северная правда» — дед поэта, артиллерии поручик, и отец поэта, капитан пехоты, родились именно в Костромской губернии. В отношении отца сохранилось свидетельство: «…крещен Галицкого уезда, села Никольского…» Это не более чем в ста километрах от села Парфеньева, где живет Степан Иванович Николенко. Вот как сплетает жизнь: лермонтовский колоколец обнаружен именно в тех местах, где родились дед и отец поэта.

Сержант Николенко приехал в Москву в день рождения Александра Сергеевича Пушкина — привез ему колоколец 1811 года — года торжественного открытия Лицея. И конечно же захватил и лермонтовский колоколец. На нем два опоясывающих его из зеленой бронзы красивых кольца. Надпись: «1814. СЕИ + КО + ЛИТЬ + ВАЛДАЕ + КОГО + ЛЮБЛЮ + ТОГО + ИДАРЮ».

Так что в день рождения Пушкина, в доме юноши Лермонтова на Молчановке, зазвучал колокол, зазвучал голос лермонтовского рождения.

Валентина Брониславовна, Светлана Андреевна, Митя и все, кто в этот час были в доме, с превеликим волнением, в полной тишине, как будто бы действительно должен был сейчас родиться Лермонтов, слушали красивый, продолжительный, долго-долго не умолкающий звон. Казалось, он даже проник за стены дома на улицу.

А потом мы с Викой проводили Николенко: он прямо из музея уезжал на встречу с друзьями по солдатскому котелку. Вика на память сфотографировала Николенко у домика Лермонтова: Степан Иванович стоит с маленьким дорожным чемоданом. Ехал он в Севастополь.

ВНОВЬ ФЕЯ?

Пришла на Молчановку девушка и попросила разрешения положить в кабинете Лермонтова на его рабочий стол, на бюро, гвоздику. Конечно, подобное в музеях не позволяется, но девушка так просила, так умоляла, что все же разрешили. И она положила гвоздику среди тетрадей и рукописей поэта.

Было это в день дуэли, 27 июля.

Наутро гвоздика на столе Лермонтова — живая. И на следующий день — живая. И на третий, и на четвертый. Не засыхает, не гибнет. А ведь середина лета, погода в Москве жаркая.

Гвоздике радовались и сотрудники музея, и многочисленные посетители, которым кассирша Александра Михайловна или смотрительницы не выдерживали и рассказывали историю появления цветка на письменном столе поэта.

Какой же эмоциональностью, памятью, каким чувством, какой любовью, какой неиссякаемой молодостью населила свой цветок девушка, если он лежал и не погибал. Он стал неотъемлемой частью кабинета Мишеля. Должен сказать, что на Молчановке сотрудники музея называют поэта не по имени и отчеству и не по фамилии, а Мишелем. Здесь Лермонтов навсегда юноша, студент. Вы, конечно, хотите знать, что было дальше с гвоздикой? Она погибла. И вот при каких обстоятельствах: должно было приехать музейное начальство и цветок на всякий случай убрали в ящик стола. Никто не приехал. Когда ящик открыли — гвоздика в нем лежала засохшей. Погибла.

Та же девушка через год в день дуэли вновь принесла гвоздику. Ее отнесли в кабинет. Я принес круглую и красную свечу. Светлана Андреевна зажгла ее, и свеча, просвеченная пламенем, напомнила спелую вишню. Мартынов своему сыну сказал, что Лермонтов на дуэли держал фуражку, полную вишен.

Рядом со свечой Светлана положила кусочек бронзы от памятника Лермонтову в Москве. Бронзу подарил архитектор, устанавливавший памятник. Мы сидели в комнате научных сотрудников.

За открытыми окнами шумел современный проспект Калинина, а мы были в первой половине прошлого века.

Митя Евсеев, взглянув на часы, сказал:

— Скоро шесть. Он уже выехал из Шотландки.

Мы посидели молча: Лермонтов выехал из колонии Шотландки к подножию Машука. «День был знойный, удушливый, в воздухе чувствовалась гроза…» «Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказал: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки…» Второй барьер. Стрелять можно было «стоя на месте, или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командою: два и три. Осечки считались за выстрел. Командовал Глебов…» «Раз… Два… Три…» «Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный…»

Я видел выступление Иннокентия Смоктуновского в музее на Кропоткинской. Он, сказав о Пушкине, Лермонтове и Наполеоне как о людях одной эпохи, показал нам, сидящим в зале, вначале посмертное лицо Пушкина, потом Лермонтова, потом Наполеона. На лицах Пушкина и Лермонтова было страдание. На лице Наполеона — презрение к человечеству. Говорят — злой гений. Смоктуновскому это удалось показать.

Горела красная свеча. Мы расположились вокруг нее. Пришли Вероника Николаевна Попова и Константин Викторович Кузенев. Вероника Николаевна каждый год дарит музею различные издания Лермонтова. Константин Викторович по профессии инженер, посещает все лермонтовские вечера и только что вернулся из Пятигорска, где тоже был на лермонтовских чтениях. Подошла еще и Катя Шибалева — экскурсовод музея на общественных началах.

Включили магнитофон: стихи Лермонтова читал артист Даль. Я слышал многих, кто читал Лермонтова, но никто не читал так, как Даль — обреченно.

Не заметили, как потемнело небо и собралась гроза. Удар грома влетел в открытые окна, будто выстрел…

Вздрогнуло пламя свечи. Мы все вздрогнули от совпадения времени дуэли и удара грома в Москве. Да еще кончилась пленка на магнитофоне — оборвались стихи. И начался дождь с ветром. Проливной. «Тело Лермонтова все время лежало под проливным дождем, накрытое шинелью Глебова…»