Малёк. Безумие продолжается

Судьей театрального конкурса была пожилая женщина, которая раньше была большой шишкой на радио «Спринг-бок». Она назвала нашу пьесу «аномалией». Единствен­ным плюсом, по ее словам, была игра психически нездоро­вого бомжа (суфлера) — «чрезвычайно реалистичная и глу­боко трогательная».

Ребята из корпуса Барнс восприняли конкурс чересчур серьезно и поставили интеллектуальную пьесу под названи­ем «Мои следы на воде». Они и выиграли приз. Пьеса была жутко скучная, хотя судья назвала ее «зрелой и осмыслен­ной» .

После отбоя заранее попрощался с Безумной Восьмер­кой, а потом еще несколько часов лежал без сна, думая о Лондоне и о том, как странно, что уже завтрашнюю ночь я проведу на борту «Боинга-747». Потом вспомнил о пре­красной Аманде и о том, как мы целовались на кровати, как любовники. Но тут перед глазами возник образ Русалки в бикини, и срочно пришлось думать о крикете.

Четверг, 4 июля

ЗАГРАНИЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИЛЬТОНОВ НАЧИНАЕТСЯ

12.00. Предки, Вомбат и я приехали в аэропорт на боль­шом желтом такси. Всю дорогу мама с Вомбатом обсуждали последние сплетни нашего района. У главного папиного приятеля Фрэнка (он остался присматривать за нашим до­мом и кормить Черныша) новая подружка, которой всего девятнадцать. (А самому Фрэнку сорок девять!) Мама ска­зала, что это просто тошнотворно. Вомбат заявила, что это смешно. Папа сказал: «Повезло ублюдку». Мама с Вомба­том притворились, что не слышали его, и потребовали, что­бы я высказал свое мнение по поводу Фрэнка. Я не знал, что ответить, поэтому провернул фирменный фокус, кото­рому научился на собрании общества «Африканская поли­тика» (покачал головой и с одиноким видом уставился в окно). Очевидно, это сработало, потому что мама восклик­нула:

— Вот видишь, мам, это просто отвратительно! Даже Джонни расстроен.

Вомбат заметила, что Фрэнк этой девице в отцы годится. Тогда папа вмешался и процитировал:

— Седина в бороду... — К сожалению, он забыл про­должение поговорки и, замявшись, добавил: — Ветер в го­лову!

К концу поездки даже Элвин Найду, наш таксист, качал головой, возмущаясь поведением Фрэнка и его девятнадца­тилетней подруги.

Маме, наконец, удалось убедить Вомбата навестить ее се­стру в Брайтоне и покончить с многолетней враждой. Папа взглянул на меня и заметил: «Боюсь, как бы наша бабуля не покончила с сестрой». Расспросил маму про сестру Вомба­та, но та сказала, что ей нужно сосредоточиться на том, что­бы не потерять наши паспорта, а на вопросы у нее нет вре­мени.

12.45. Вомбат поругалась с таксистом по поводу оплаты. Мол, сорок баксов — грабеж средь бела дня, к тому же Элвин — индус и она все знает о его проделках. Элвин ткнул пальцем в счетчик и сказал, что ничего не может сделать. Тогда Вомбат обвинила его в том, что он под­крутил счетчик, и потребовала вернуть деньги плюс ком­пенсацию за моральный ущерб. В следующую секунду из динамиков такси раздалась громкая церковная музыка (видимо, вместо того, чтобы выключить счетчик, Вомбат включила радио). В конце концов бабуля вылезла из ма­шины и сказала:

— Удалось сбить до тридцати пяти. Безобразие какое! У нас в стране такого бы ни за что не случилось. — С этими словами она похлопала меня по плечу и проговорила: — Помни, Рой, копейка рубль бережет.

13.06. Вомбат не разрешила чернокожему таможенни­ку заглянуть в ее сумочку. Повернулась к маме и сказала: «У этих людей воровство у них в крови». Папа с мамой кивнули. Я отошел в сторонку на несколько метров и сде­лал вид, что это не мои родственники. Наконец вызвали белого таможенника, и Вомбат позволила ему обыскать сумочку.

На рейсе до Йоханнесбурга Вомбат выпила три джин-тоника. А когда самолет коснулся земли, подумала, что мы уже в Лондоне, и зааплодировала пилоту.

В аэропорту Яна Смэтса мы должны были прождать че­тыре часа, поэтому я взял плеер, журнал «Спорте иллю-стрейтед» и устроился на безопасном расстоянии от Миль­тонов. Рядом со мной сидела женщина, которая плакала на плече у мужа. Тот все время повторял: «Подумай о буду­щем, Черил. Помни, о чем мы говорили — надо думать о будущем. Мы делаем это ради детей!» Видимо, его уговоры не слишком помогли, потому что Черил завыла в голос и стала искать в сумке салфетки.

Вернувшись, обнаружил Мильтонов за чтением различ­ных рубрик газеты «Ситизен». Папа — он читал спортив­ную секцию — проговорил:

— Если Тони Уотсон и на этот раз не попадет к «Спрингбокам», я голову себе оторву^[39].

Вомбат, качая головой, читала сообщение о паре пенсио­неров, которых убили на их же ферме, а мама ругалась ма­том, потому что забыла поставить таймер на видеомагнито­фоне, чтобы записать последнюю серию «Твин Пикса». Я сделал плеер погромче и стал читать названия городов на табло вылета.

Лондон

Париж

Женева

Франкфурт

Нью-Йорк

Настанет день, и я увижу их все.

Глубокой ночью наш лайнер «Олимпик Эйрлайнс» при­землился в Афинах. Вомбат снова зааплодировала и поздра­вила нас с прибытием в Лондон. Мама сказала, что мы в Греции. Вомбат пришла в ужас и спросила, не угнали ли наш самолет. Папа украдкой собрал гигантскую кучу пустых бутылочек из-под бренди, запихнул их в блевотный пакетик и сунул его под кресло Вомбата.

В Афинах у нас была восьмичасовая пересадка, поэтому мы решили взять такси и посмотреть Акрополь. На улице было темным-темно, и Вомбат отказалась садиться в семь такси, прежде чем нашла честного водителя. (Она опреде­ляет это по глазам — если не бегают, то честный.) По-гречески мы знали лишь слово «Акрополь», но это не оста­новило маму с Вомбатом. Они полчаса пересказывали во­дителю все, что произошло с семейкой Мильтонов за последнее время. Папа спросил его, когда рассвет. Таксист что-то очень долго тараторил по-гречески. Когда он дого­ворил, Вомбат повернулась к папе и спросила: «Что сказал этот джентльмен, Рой?» Папа пожал плечами и ответил, что ничего не понял и с таким же успехом этот парень мог бы говорить по-гречески. А потом расхохотался, ударив­шись лбом о приборную доску. Видимо, таксист понял шут­ку, потому что заржал вместе с папой.

Подъем на вершину Акрополя стал для Вомбата насто­ящим испытанием. Взобравшись на самый верх, папа оглянулся и сказал, что Акрополь совсем развалился. Я за­метил, что этому месту несколько тысяч лет, но папу это не впечатлило. Потом я показал ему древний театр Дио­ниса, где зародилось драматическое искусство. Папа ска­зал, что здесь неплохо бы устроить косметический ре­монт.

Над Афинами взошло солнце, и нашим взорам открылся запыленный, грязный, но прекрасный город. Я чувствовал себя настоящим путешественником в далекой стране.

Аэропорт Хитроу просто огромен! Он похож на целый город, где вместо автомобилей — самолеты. Аэропорт Яна Смэтса по сравнению с ним просто курятник. Вомбат об­радовалась, что наконец приехала «домой», и бросилась пожимать руки всем таможенникам. Гордо продемонстри­ровала свой британский паспорт и дала мне фунт стерлин­гов, наказав не тратить все сразу.

А папу на таможне задержали и обыскали. Он винит во всем Туту — мол, из-за него у южноафриканцев во всем мире дурная слава.

15.10 (по гринвичскому времени). Вомбат снова поссо­рилась с таксистом, который потребовал сорок фунтов за поездку из аэропорта в отель. Обозвав его пройдохой, она закричала: