Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов

Как-то раз, зайдя туда в момент, когда, сыграв песню Шумана, Уэйр вышел, Грэхем застал Паолу еще за роялем, с выражением восторженной мечтательности на лице. Она взглянула на него, точно не узнавая, потом машинально встрепенулась, пробормотала что-то совершенно несвязное и вышла из комнаты. Грэхем почувствовал обиду и боль, хотя и старался убедить себя, что она просто замечталась, как артистка, переживая только что сыгранную песню. «Но женщины странные существа, — рассуждал он, — они способны на неожиданные и непонятные увлечения. Вполне возможно, что этот юноша своей музыкой увлек ее как женщину».

Тотчас же после отъезда Уэйра Паола Форрест почти перестала выходить из своего флигеля. Из разговора домашних Грэхем узнал, что это у нее в порядке вещей.

— Паола порой чувствует себя прекрасно и в одиночестве, — пояснила Эрнестина, — и нередко уединяется на довольно продолжительное время. Единственный, кто ее тогда видит, — это Дик.

— Для остальных это, однако, не очень-то лестно, — улыбнулся Грэхем.

— Но зато, когда она возвращается к нам, с ней так весело, — ответила Эрнестина.

Прилив гостей Большого дома понемногу стихал. Приехал еще кое-кто из друзей, были также и деловые визиты. Но больше разъезжались. О-Пой со своей китайской командой управлял Большим домом так бесшумно и безупречно, что хозяевам отнюдь не приходилось занимать гостей. Гости занимали себя сами. Дик редко показывался до завтрака. А Паола продолжала жить в уединении и не выходила раньше обеда.

— Лечение отдыхом, — сказал как-то раз утром Дик Грэхему, предлагая ему бокс, поединок на рапирах или на ножах. — Теперь самое время приняться за вашу книгу, — сказал он ему, остановившись на минутку передохнуть во время борьбы. — Я — только один из многих, с нетерпением ждущих ее появления, а я, правда, жду с нетерпением. Я вчера получил письмо от Хэвли, он тоже об этом вспоминает и спрашивает, много ли у вас написано.

Грэхем, сидя у себя в башне, привел в порядок свои записи и фотографии, составил план книги и погрузился в работу над первой главой. Это так увлекло его, что зарождающийся в нем интерес к Паоле, может быть, и угас бы, если бы не встречи с ней по вечерам за обедом. К тому же, пока Эрнестина и Льют не уехали в Санта-Барбара, купание днем и катание верхом не прекращались, как и автомобильные поездки на миримарские пастбища и к вершинам Ансельмских гор. Ездили иногда в сопровождении Дика осматривать его землечерпалки в бассейне реки Сакраменто или большую плотину на Малом Койоте, а как-то раз посетили отведенный ему для колонии участок в пять тысяч акров, сдаваемый в аренду по двадцать акров, где Дик брался обеспечить существование двумстам пятидесяти фермерским семействам.

Грэхем знал, что Паола часто отправляется в далекие одинокие прогулки верхом и не удивился, застав ее спешивающейся у коновязи с Лани.

— А вы не боитесь, что эта кобыла разучится бывать в обществе? — пошутил он.

Паола засмеялась и покачала головой.

— В таком случае, — заявил он храбро, — дайте мне это испытать.

— У вас есть Льют и Эрнестина, и Берт и другие.

— Для меня места здесь новые, — настаивал он. — А новые места всегда лучше всего узнаешь с теми, кто их знает. Я уже на многое смотрел глазами Льют и Эрнестины и всей компании. Но многого еще не видел вовсе, такого, что можно увидеть только вашими глазами.

— Приятная теория, — ответила она уклончиво. — Вы хотите смотреть пейзажи, как географический вампир?

— Но без дурных последствий, которых можно ожидать от вампира, — быстро заверил он.

Она ответила не сразу. Она посмотрела на него честно и прямо, и он понял, что она взвешивает и обдумывает каждое слово.

— В этом я не уверена, — сказала она наконец, и его воображение сразу же заиграло, отыскивая внутренний смысл ее слов.

— Но мы так много могли бы сказать друг другу, — снова взмолился он. — Столько такого, что мы… должны сказать.

— Этого я и опасаюсь, — ответила она совершенно спокойно и снова посмотрела на него так же прямо и открыто.

«Опасается!» — эта мысль обожгла его, но он не успел ответить, а она, засмеявшись холодно и вызывающе, вошла в дом.

А Большой дом все пустел. Тетка Паолы, миссис Тюлли, уехала, пробыв всего несколько дней, к великому разочарованию Грэхема, надеявшегося узнать у нее побольше о Паоле. Поговаривали, что она вернется и останется надолго, но та заявила, что сейчас, после своего путешествия по Европе, ей нужно объехать очень многих, и только позднее она сможет побыть здесь вволю.

Критику О'Хэю пришлось погостить несколько дней, чтобы оправиться от поражения, нанесенного ему философами. Вся затея была придумана Диком. Сражение началось рано вечером. Брошенное как бы невзначай замечание Эрнестины послужило Аарону Хэнкоку поводом бросить первую бомбу в самую гущу сокровеннейших убеждений О'Хэя. Дар-Хиал, верный и преданный союзник, напал на О'Хэя с фланга со своей цинической теорией музыки и захватил О'Хэя с тыла. Бой ожесточенно продолжался, пока горячий ирландец, вне себя от нападок этих искусных спорщиков, с искренним облегчением не последовал любезному приглашению Терренса Мак-Фейна успокоиться и отдохнуть в бильярдной, где под умиротворяющим действием искусно смешанных напитков и вдали от всяких варваров они по душам поговорили бы о настоящей музыке. А в два часа ночи совершенно трезвый и твердо ступающий Терренс довел до кровати дико вращающего глазами и безнадежно опьяневшего О'Хэя.

— Не огорчайтесь, — утешала его Эрнестина впоследствии, а блеснувший в ее глазах огонек выдал ее участие в заговоре, — этого следовало ожидать. Эти болтуны-философы и святого доведут до пьянства.

— Я думал, что в руках Терренса вы будете в полной безопасности, — коварно извинялся Дик. — Вы оба — ирландцы! Но упустил из виду, что он в этом отношении прошел огонь и воду. Что бы вы думали: проводив вас, он зашел ко мне поболтать, и хоть бы что! Мимоходом упомянул, правда, что было немного выпито, но мне и не снилось, что он привел вас в… такое… состояние.

После отъезда Эрнестины и Льют в Санта-Барбара Берт Уэйнрайт с сестрой вдруг тоже вспомнили свой собственный давно покинутый очаг в Сакраменто. В тот же день приехало двое художников, пользовавшихся особым покровительством Паолы. Но их не было видно, целыми днями они бродили по горам или катались в небольшом экипаже, а то выкуривали одну трубку за другой в бильярдной.

Жизнь в Большом доме шла своим чередом легко и свободно. Дик работал. Ивэн также. Паола оставалась в своем уединении. Мудрецы из арбутусовой рощи часто приходили пообедать и поговорить; ораторствовали они целый вечер, если только Паола не играла им на рояле. По-прежнему из Сакраменто или Уикенберга и других городов, расположенных в долине, неожиданно наезжали в автомобилях большие компании, но врасплох О-Чая и его помощника они не заставали. Грэхем видел, как через каких-нибудь двадцать минут по приезде двадцати нежданных гостей подавался прекрасный обед. Бывали и такие вечера, хотя редко, когда садились за стол втроем: Грэхем с Паолой и Диком, а после обеда мужчины, поболтав часок, расходились, а Паола, поиграв тихонько на рояле, успевала исчезнуть еще раньше.

Но в один лунный вечер, когда гостей нагрянуло больше обыкновенного и все расселись по карточным столикам, случилось, что Грэхему партнеров не хватило. Паола сидела за роялем. Он подошел к ней и уловил, что глаза ее радостно вспыхнули, но только на мгновение. От него не ускользнуло, что она сделала легкое движение, как бы собираясь встать ему навстречу, но он тут же обратил внимание на полное самообладание, с которым она передумала и осталась спокойно сидеть на месте.

Она моментально пришла в себя и была такой же, как всегда, хотя — пришло ему в голову, пока он с ней говорил и напевал с ней ее песни, — что значит, как всегда? Он, в сущности, так мало ее знал! Он пробовал с нею то один, то другой романс, сдерживал свой высокий баритон в угоду ее легкому сопрано, и пение у них пошло так хорошо, что с другого конца комнаты игравшие в карты кричали «бис».