Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни. Цикл гавайских рассказов

— Да, — сказала она ему в перерыве между двумя романсами, — меня прямо тоска берет, так хочется опять побродить с Диком по белу свету. Если бы можно, хоть завтра! Но Дику пока нельзя. Знаете, что он сейчас надумал? Будто у него мало дела, он намерен революционизировать весь рынок, по крайней мере, калифорнийский и тихоокеанский, и заставить покупателей покупать у нас здесь, в имении.

— Да это уже делается, — сказал Грэхем, — я в первый же день встретил здесь покупателя из Айдахо.

— Это все не то, Дик имеет в виду сделать это основательно, чтобы они приезжали en masse в определенное время; тут дело не просто в аукционе, хотя он говорит, что и это будет для приманки. А главное — трехдневная ежегодная ярмарка, где он будет единственным продавцом. Он каждое утро проводит теперь по нескольку часов, совещаясь с мистером Эгером и мистером Питтсом. Эгер — его агент по оптовой торговле, а Питтс отвечает за выставку.

Она вздохнула и провела пальцами по клавишам.

— Если бы только мы могли уехать — в Тимбукту, Мокпхо или на Иерихон.

— Никогда не поверю, что вы были в Мокпхо, — засмеялся Грэхем.

Она кивнула.

— Как там говорят: «Дайте мне перекрестить мое сердце, умереть мне». Ведь мы были в Мокпхо уже давно, чуть ли не во время нашего медового месяца, на нашей яхте.

И Грэхем стал вспоминать с нею Мокпхо, силясь сообразить, не умышленно ли она в разговоре постоянно упоминает о муже.

— А мне казалось, что для вас здесь прямо рай!

— Конечно! Еще бы! — стала она его уверять с несколько излишним жаром. — Но не знаю, что на меня нашло последнее время. Меня просто что-то толкает в путь. Это весенняя лихорадка. Боги краснокожих и их влияние… Если бы только Дик не засиживался до такой степени за своей работой и не связывал бы себя всеми этими проектами! Вы не поверите, за все годы, что мы женаты, единственной моей серьезной соперницей была земля. У него душа верная, а это имение — его первая любовь. Он все это надумал и пустил в ход до того, как со мной встретился, он тогда и не знал о моем существовании.

— Давайте споем это, — предложил вдруг Грэхем, поставив перед ней какие-то новые ноты.

— Да ведь это «По следам цыган», — стала она отказываться. — Это меня еще больше расстроит. — Но тут же запела:

За паттераном цыган плывем, Туда, где солнце заходит, Легкий челнок — и мы вдвоем — Нас в далекое море уводит…

— А что значит «паттеран цыган»? — остановилась она. — Я раньше думала, что это значит цыганское наречие, и мне всегда казалось странным, что значит «идти за каким-то языком», будто это какая-то филологическая экскурсия.

— Если хотите, это действительно наречие, — ответил он, — но смысл слов всегда один и тот же: «по этому пути я проходил». Паттеран делается из двух веточек, определенным образом скрепленных крест-накрест и брошенных по дороге, где проходили цыгане. Но они обязательно должны быть сделаны из разных деревьев или кустов. Так, например, здесь этот «паттеран» можно бы сделать из мансаниты и арбутуса, из дуба и сосны, из мамонтового дерева и лаврового, из ольхи и сирени. Это — знак, его цыганка подает цыгану, возлюбленный — возлюбленной.

И он запел:

И снова назад, по тому же пути, Простившись с далями морскими, По заветным следам, не блуждая, иди… И пройдешь вселенную с ними…

Она кивнула головой в знак того, что понимает, несколько мгновений тревожно смотрела на играющих и, очнувшись от минутной рассеянности, быстро заговорила:

— Одному Богу известно, сколько во многих из нас цыганской крови. У меня ее больше, чем нужно. Дик, несмотря на свои буколические наклонности, прирожденный цыган. Из того, что он рассказывал о вас, видно, что у вас это есть.

— В сущности, белая раса и есть подлинно цыганская раса: мы — короли цыган, — развил ее мысль Грэхем.

И пока они пели бесшабашные слова на удалой дразнящий мотив, он смотрел на нее и поражался, удивлялся ей и удивлялся себе. Не место ему тут, возле этой женщины, в доме ее мужа. А все же он тут, хотя ему давно уже следовало бы уехать. Он уже не так молод, а сейчас оказалось, что он только познает себя.

Это — волшебство, безумие, он должен сейчас же бежать отсюда. Он и прежде, при встречах с другими женщинами, испытывал ощущение колдовства и безумия и умел вырываться. «Что же? Неужели я размяк с годами? — спрашивал он себя. — Или такого безумия я не знал? Ведь это означает предательство по отношению к дорогим воспоминаниям, глубоким чувствам, так ревностно до сих пор охраняемым».

И все же он не бежал. Он стоял рядом с ней, смотрел на золотисто-бронзовый венец ее волос, на очаровательные завитки над ушами и пел с ней песню, обжигающую его, как огонь, песню, которая, конечно, была связана с ним и с ней, какой она была сейчас, когда переживала то, что нечаянно выдала ему.

«Она — чародейка, колдунья, ее голос выдает всю силу ее колдовства», — подумал он, прислушиваясь к ее хватающему за душу голосу, так не похожему на голоса других женщин, голосу единственному. И он знал, уже без всякого сомнения, что и ее, пусть слегка, коснулось охватившее его безумие, что она чувствует то же, что и он, что они друг другу близки.

Голоса их сливались в одном общем трепете, и сознание этого пьянило его; голос его незаметно усилился, а в последних строфах в нем послышалась безумная смелость; они пели:

Дикий сокол живет для седых облаков, А олень для простора равнины; И так создано было во веки веков, Что для женщины — сердце мужчины. Пусть в забытом шатре догорают огни, Ведь для женщины — сердце мужчины; Завтра счастье нас ждет на краю земли, И мы будем земли властелины.

Когда замерли последние звуки, он взглянул на нее, ожидая, не посмотрит ли и она на него, но она просидела с минуту неподвижно, опустив глаза на клавиши. Когда же она обернулась, то на него уже глядело лицо маленькой хозяйки Большого дома, лукаво улыбающееся, с шаловливо смеющимися глазами.

— Пойдемте, — услышал он, — подразним Дика, он проигрывает! Я никогда не видела, чтобы он выходил из себя за картами, но если ему долго не везет, то он огорчается до смешного. А азарт он обожает, — продолжала она, направляясь к столу. — Для него это один из способов отдохнуть. Это для него развлечение, а раза два в год, за хорошей партией поккера, он готов просидеть хоть всю ночь и играть, пока не поднимется солнце.

Глава XVIII

После вечера, когда Паола спела «По следам цыган», она вышла из своего уединения. Зато Грэхему стало невыносимо трудно продолжать работать у себя в башне, куда по целым утрам из ее флигеля доносились отрывки песен и оперных арий или смех с крытой веранды, и наставления собакам и, наконец, часами звуки рояля из музыкальной комнаты. Но Грэхем решил брать пример с Дика и посвящал утренние часы работе, так что с Паолой он редко встречался раньше второго завтрака.