Малиновский. Солдат Отчизны

Неожиданно налетел ветер, багровое солнце предвещало перемену погоды. Степь зашумела, словно призывая дождь. Машину трясло на ухабах, вдалеке гремели орудийные залпы. По пути Малиновскому то и дело встречались небольшие группы бойцов, которые понуро брели на восток. Родион Яковлевич всякий раз останавливал машину, интересовался, какую задачу получили, сколько бойцов осталось в роте или взводе, говорил короткие бодрящие слова. Ближе к полевому аэродрому показались упряжки артиллерии на конной тяге. Ездовые, ссутулившись в сёдлах, беспокойно поглядывали на небо: дождь развезёт дороги и тогда полуголодным лошадям будет невмоготу тащить пушки. Так что неизвестно, что лучше: жара или дождь!

— Наблюдение за воздухом обеспечено? — спросил командующий у подбежавшего к нему командира батареи.

— Так точно, товарищ генерал! Да мы давно фрицев раскусили: ихние стервятники к полудню пожалуют, а то и попозже. Никак не раньше. Пока отсыпаются.

— Хорошо, — кивнул Малиновский. — Проследите, чтобы посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. — Авт.) не дремали.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Тут задремлешь, так и на том свете глаз не откроешь. Им сверху каждая букашка видна. Степь — она и есть степь.

Машина тронулась, вздымая пыль, и помчалась дальше, обгоняя колонны солдат и техники.

— Вон как начальство драпает, — махнул рукой в сторону удалявшейся машины молоденький, высокий, как жердь солдат. — Никакой немец не догонит.

— А ты не болтай, сосунок, — одёрнул его усатый солдат постарше, перекладывая винтовку на другое плечо и поправляя скатку. — Тебе хоть известно, кто там, в машине? Нет? Так чего ж ты свой поганый язык распускаешь?

— А мне без разницы, кто там. Вижу, что драпает. В таких машинах наш брат рядовой не раскатывает.

— Вертишь языком, как корова хвостом! — рассердился усатый. — А машина эта нашего командующего фронтом генерала Малиновского Родиона Яковлевича. Понял, пустобрёх? Он войск никогда не оставит. И не драпаем мы, а отступаем. Временно. — Усач затянулся самокруткой. — Я вот к тебе давно присматриваюсь, парень. В бою ты храбрый, молодцом, а в мозгах — каша.

— Ну чего ты пристал ко мне, Малушкин? По тебе, так и слова не вымолвить? Я ж только предположение высказал.

— Предположение! — передразнил его Малушкин. — Молод ты ещё всякие предположения высказывать! Ты слыхал, как нас солдаты с соседнего фронта нарекли? «Орлы Малиновского»! Вот так!

— Орлы? — криво усмехнулся боец. — То-то ж мы от немца удираем с орлиной скоростью!

— Пустобрёх ты и есть! — вконец разозлился Малушкин. — Отступаем не только мы. А придёт час — так вперёд рванём, что чертям тошно станет!

— Хорошо бы! — вздохнул молодой...

3

Малиновский и Ларин летели в Москву с тяжёлым чувством. Они были уверены, что в Москве их ждёт расправа, такая же, какая настигла в сорок первом году командующего Западным фронтом генерала армии, Героя Советского Союза Дмитрия Григорьевича Павлова и высших командиров этого фронта после того, как под напором гитлеровских армий наши войска обратились в бегство. Павлов и его ближайшие сподвижники после допросов были расстреляны.

Москва встретила Малиновского и Ларина проливным дождём и сильным ветром. После удушливой жары, которая измучила на Северном Кавказе, ненастная погода даже обрадовала: дышать здесь было куда как легче. Но чем ближе присланная «эмка» подъезжала к центру Москвы, тем мрачнее и безысходнее становилось настроение: кто знает, сколько времени отделяет их от последней черты, за которой может разверзнуться бездна? Родион Яковлевич был почти уверен: в лучшем случае разжалование, ну а в худшем...

В пути почти всё время молчали, каждый думал о своём. И только когда машина остановилась у гостиницы «Москва», Ларин хмуро обронил:

— Чего уж в гостиницу? Уж сразу бы на Лобное место...

Малиновский огорчённо взглянул на него: совсем отчаялся человек, негоже для члена Военного совета! А вслух сказал:

— Может, прорвёмся, Иван Степанович! Ведь сколько раз уже прорывались! Как там у поэта: «Ничто на свете не может нас вышибить из седла»? Так, кажется, или я переврал?

Ларин оторопело посмотрел на командующего и мрачно отмахнулся:

— Сейчас не до поэзии, Родион Яковлевич!

В гостинице к ним подошёл офицер в форме НКВД. Увидев его форму, Ларин вовсе сник. Он немного успокоился лишь после того, как услышал от офицера: им заказаны номера, в которых следует находиться безотлучно, так как в любой момент может последовать вызов в Кремль.

Разместившись в гостинице, Малиновский и Ларин стали ждать звонка из приёмной Сталина. И если длительное ожидание в обычных обстоятельствах, не предвещающих ничего чрезвычайного, переносится любым человеком тяжело, изматывая его нервы, то это ожидание превратилось в настоящую пытку.

Прошёл первый день, наступил второй, а Кремль, будто намеренно издеваясь, не подавал никаких признаков жизни. Может, вождь и впрямь позабыл о них, уже вычеркнув из списка живущих на Земле? Или специально нагнетал атмосферу безнадёжности?

В первые сутки ждать было легче: Малиновский обзвонил знакомых в наркомате обороны, Ларин перекинулся короткими фразами со знакомыми в отделах ЦК. Обстоятельных, а тем более дружеских разговоров не получилось: даже самые словоохотливые знакомые, которые прежде были рады пообщаться, теперь предпочитали говорить сухо, неопределённо и официально, ссылаясь на огромную занятость.

— Всё ясно, — с горечью констатировал Ларин. — Нас уже списали. Вступил в силу известный закон: падающего толкни, упавшего лягни.

— Если мы будем казнить самих себя, нам и Лобное место не потребуется, — Родион Яковлевич попытался вывести друга из подавленного состояния. — Не лучше ли подумать о том, что мы ответим Сталину, скажем, на такой вопрос: каким образом вывести фронт из нынешнего состояния?

— Оптимист ты, Родион, великий оптимист! — Ларин был поражён выдержкой Малиновского. — Неужто даже сейчас голова способна так мыслить?

— А для чего тогда эта самая голова дана человеку?

— Не знаю. Мой мозг совершенно парализован. Впереди — тьма. То, что произошло с нами и с нашим фронтом, — катастрофа. Непоправимая и безысходная...

— Безысходная? Непоправимая? — в голосе Родиона Яковлевича послышалось раздражение. — Катастрофа — да, согласен. Но это ещё не конец света. Ты не хуже меня знаешь, что безвыходных положений не бывает!

— Наше положение как раз такое, — буркнул Ларин.

Такого рода разговоры вспыхивали в номере время от времени, как вспыхивает пламя костра, когда в костёр этот подбрасывают хворост. Малиновский всё больше осознавал, что все его старания переубедить старого друга, заставить его воспрянуть духом оказываются тщетными.