Малиновский. Солдат Отчизны
Шрифт:
— Это слухи или факты? — спокойно поинтересовался Малиновский.
— Погоди, будут тебе и факты. А пока пораскинь мозгами: ты что, не видишь, что над этим клоуном вся планета потешается? Как он только не куролесил: совнархозы выдумал, партию на две части разделил — на сельскохозяйственную и промышленную, военно-морской флот загубил — корабли автогеном порезал, офицеров и генералов в свинопасы определил. Военные базы, гордость и силу нашу, — и Петсамо, и Порт-Артур чужеземцам подарил, Крым Украине под стаканчик перцовки отдал... А внешняя политика! В ООН перед всем честным народом башмаком стучит. Стыдоба! Страну своим рылом позорит! Культ личности, видите ли, развенчал... Ему за это наша интеллигенция осанну поёт! А как он раздул свой собственный культ! «И лично, дорогой Никита Сергеевич, и лично,
— Интеллигенция благодарна ему за «оттепель», за то, что хоть глоток свободы ей дали, — задумчиво произнёс Малиновский. — И ведь вызволил же он невиновных из ГУЛАГа.
— Интеллигенция! — презрительно хмыкнул Штоляков. — Да ей, этой твоей интеллигенции, лишь бы разрешили из подворотни свободно полаять! Ты, поди, знаешь, как в прошлом истинная русская интеллигенция себя вела. Всегда была в оппозиции к власти. При живом царе. А наша? Сталину фимиам курила, а теперь с грязью смешала. А помнишь, какие дифирамбы создавались?
И он вполголоса пропел:
Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полёт! С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идёт!Вот что сочиняла твоя интеллигенция. И готова была Сталину сапоги лизать. А ныне? Мёртвого льва и осёл может лягать. Да что там интеллигенция! В этом хоре главным солистом кто был? Хрущёв! Слышал, наверное, как он говаривал, когда ему безбожно льстили: «Вот вздумали: Сталин — Хрущёв... Да Хрущёв говна Сталина не стоит!» И верно ведь! Где он только не повторял этот свой афоризмик! А в топтании Сталина его никто не обскакал. Правду с ложью, реальность с мифом смешивал и этой адской смесью поливал усопшего! А твоя творческая интеллигенция этим восхищалась, визжала от радости да гимны слагала, теперь уже в честь мудрейшего и «народнейшего» Никиты Сергеевича.
Штоляков передохнул и глотнул из стаканчика.
— А как он шельмовал всё, что было сделано до него! Забыл начисто, что победили мы Гитлера при Сталине. И восстановили страну, которая в руинах почти вся лежала, тоже при Сталине. А что он сам-то сделал, Никита, что? Болтовнёй своей уже всех достал. Доклады по восемь часов читает, да не читает, а по слогам бредёт, спотыкается на каждом слове. А оторвётся от текста — и поехало: «Мы вам покажем кузькину мать», «Мы не лаптем щи хлебаем», «Они там, в Америке, ноздрями мух давят», «Эйзеньхауэру нужно было быть не президентом, а заведующим детским садом», именно так — Эйзеньхауэру, через мягкий знак. А после этого бреда возьмёт да и сказанёт: «Ну, я тут оторвался чуток от текста. Вот вижу, иностранные корреспонденты, как мыши, забегали, к телефонам рвутся, чтобы скорее в свои газетёнки сообщить: Хрущёв сказал так, Хрущёв сказал этак. Им сенсаций подавай, побольше жареного, продажным шкурам! Пора вам, господа борзописцы, перестать брехать да выть на луну, как волки воют. Если мы уж самого Господа Бога за бороду взяли, то вас тем более, только не за бороду — у вас её нет в наличности, — а за жабры возьмём, так что и не пикните супротив нас!» — Штоляков, почти дословно повторив Хрущёва, негодующе плюнул:
— Вот кто нами правит, Родион, — он вызывающе посмотрел на Малиновского. — А ты у него министр!
— Да и ты ведь не рядовой сотрудник, — усмехнулся тот. — Правителей в нашей системе, как и родителей, не выбирают. К тому же, учти, министр я не у него, а у народа.
— Наивно рассуждаешь!
— Ты больше не пей, Дима, — почти ласково предостерёг Малиновский. — А то самим собой не сможешь управлять.
Тем не менее Штоляков
упрямо опрокинул ещё одну стопку и усмехнулся:— Надеюсь, до дому меня доставишь в целости и сохранности?
— Это не проблема.
— Анекдот армянского радио слыхал? — вновь завёлся Штоляков. — Армянское радио спрашивают, можно ли завернуть в газету слона. Ответ: конечно, можно, если в газете напечатан доклад Хрущёва.
Малиновский прежде слыхал этот анекдот, но всё же не удержался сейчас, чтобы не рассмеяться.
— Так ты, Дима, и есть, насколько я знаю, один из тех, кто ему эти доклады готовит.
— Каюсь, Родион, каюсь. Самого себя за это ненавижу.
— Вот видишь, все мы не ангелы. Сами творим себе кумира для того, чтобы потом топтать его.
— Вот ты военный человек, Родион, военный, можно сказать, по призванию, от рождения и до конца жизни. Неужели тебя не оскорбляет, как Хрущёв издевается над военными? Он же вас всех, полководцев, причём истинных полководцев, в свадебных генералов превратил. И Рокоссовского, и Конева, и Василевского, да и тебя тоже, хоть ты и министр. Я уж о Жукове не говорю — это ж надо, такого полководца, можно сказать, современного Суворова, опалой своей раздавил!
— Тут закон самосохранения сработал. Не раздави он Жукова, Жуков бы его, пожалуй, сам раздавил.
Жуков, не спорю, полководец, хотя и не единственный спаситель Отечества.
— Пусть не единственный, но ведь большой? А Хрущёв и поныне ему мстит, подлянки устраивает. Жуков начал писать мемуары, так посмотрел бы ты, как там, на нашем партийном Олимпе, всполошились. Сам Хрущ в кресле заёрзал, икру заметал: а что он там, мерзавец опальный, накатал, как он там нас, великих и мудрых, изобразил? И вот нажимает на все педали, чтобы издание этих мемуаров всячески тормозить. — Штоляков уставился на Малиновского. — Ты-то, Родион, в этом деле какую позицию занимаешь? Небось тоже рогатки ставишь?
— Плохо ты, видать, меня знаешь, Дмитрий, хоть и числишься другом, — голос министра посуровел, но в его тоне не было обиды. — Моя позиция такая: мемуары Жукова надо издавать. Что бы он там в них ни написал — это его, личная, точка зрения, его право. И если даже погрешит в чём-то против истины — так это на его же совести и останется. Был у меня разговор с Первым на эту тему. И ему я сказал то же, что и тебе сейчас.
— И как он?
— А как, по-твоему? Ясно, в восторг не пришёл. Снова начал меня провоцировать: Жуков-де тебя не уважает как личность, называет хитрым приспособленцем. Ну и что из этого? История всё расставит по своим местам.
— Даже не верится, что у тебя нет обиды. — Штоляков удивился.
— Тут как-то пришли ко мне товарищи, причём вовсе не из рядовых, спрашивают: как быть с женой Жукова? — сменил тему Малиновский.
— С Галиной Александровной?
— Да. Она же врачом в госпитале работает. Пришли, мнутся, с ноги на ногу переступают, мол, сами понимаете, почему спрашиваем. Задаю вопрос: как она работает? Отвечают: претензий нет. Так в чём проблема? — говорю. — Пусть продолжает спокойно работать.
Штоляков от удивления покачал головой.
— Ну, ты даёшь, Родион. Ты как будто человек не нашей эпохи.
— Вот ты, Дмитрий, одно словечко тут произнёс: месть. Поганое это словечко.
— Так-то оно так. А только не зря ведь сказано: «Мне отмщение и аз воздам».
Малиновский промолчал: непростая тема, долгий разговор может получиться, да и друга вряд ли переубедишь.
А тот вновь оседлал своего конька:
— Кто он был у Сталина, этот Никита? Шут, самый настоящий шут! А сейчас пытается строить из себя такого умника, только держись! А сам, пожалуй, ни одной книжки до конца за свою жизнь не прочитал, кроме букваря. Зато писателям, учёным, да ещё и художникам какие ценные указания даёт! Помнишь, как он летом, в Семёновском, в районе бывшей дачи Сталина, писателей собрал? Так сказать, променад на природе. Довелось и мне там побывать. Стол закатил — труженики пера обалдели. Сам за воротник заложил, писателям рта не давал открыть. Старушка Шагинян вякнула что-то о недостатках в стране, так он ей с ходу: «А хлеб и сало чьё едите?» Мариэтта, хоть и глухая, расслышала, вскочила, как молодайка: «Я не привыкла, чтоб меня попрекали куском хлеба!» И выскользнула, как мышка, из-за стола.