Малиновский. Солдат Отчизны

А Маргариту Алигер обозвал идеологической диверсанткой. Та в ответ: «Никита Сергеевич, что вы говорите? Я же коммунистка, член партии!» А он: «Лжёте! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю!» И представляешь, тут с небес такой гром грянул, такой ливень обрушился! Хрущ радостно: «Вот и небеса против таких, как вы! Прикидываетесь друзьями! Пакостите за спиной! О буржуазной демократии мечтаете? Дудки, господа, не выйдет!» А гром прямо как у Тютчева, помнишь: «Гремят раскаты громовые!» Смотрю, Маршак, весь мокрый от дождя, дрожит и лепечет то ли с восторгом, то ли в ужасе: «Что там Шекспир! Шекспиру такое и не снилось!»

Штоляков на минуту умолк.

— Лучше всех нашего Хруща Черчилль оценил. Это, говорит, человек, который всегда стремился перепрыгнуть пропасть в два приёма. В самую точку! И ты знаешь, Родион, по мне, не так страшно, что человек глуп, но когда глупец ещё и с амбициями — вот что страшно! Он такие флюиды вокруг себя распространяет! Сам по природе лжец, плодит лжецов, сам льстец, тут их целая армада, сам прохвост и карьерист — и вот уже таких «последователей» видимо-невидимо...

— Слушай, Дима, — не выдержал Малиновский, — тебе не надоело? Что ты мне Америку открываешь?

— Ещё одно, последнее, сказанье, и летопись окончена моя! Ты не удосужился небось подсчитать, сколько раз в многотомнике «История Великой Отечественной войны» Хрущ упоминается, да ещё с величальными эпитетами? Не читал? А жаль, главное упустил! Так вот, Никита упоминается сто двадцать девять раз! А Сталин? Всего девяносто девять, да и то, как правило, со знаком минус. Что касается Жукова, то его аж двадцать четыре раза упомянули. Есть у них совесть, скажи? Не Жуков, выходит, воевал, а Хрущёв! Как это тебе нравится? Нет, ты только подумай: Никиту называли едва ли не в полтора раза чаще, чем Сталина, и в пять раз чаще, чем Жукова!

— Эх, Дима, испортил ты рыбалку своими разговорами, — вздохнул Малиновский.

— Это ещё не всё, Родион. Один совет тебе последует. Уйди со своего поста под любым предлогом. Ну, скажем, на болезнь сошлись, на возраст.

Малиновский сидел нахмурившись.

— Что ж ты молчишь?

— Совет этот мне не подходит, — наконец заговорил он. — И знаешь, почему? По одной простой причине: военная служба — это моя жизнь. И никогда я не был дезертиром.

Штоляков беспомощно развёл руками:

— Твоя воля, Родион. Но помни, что я тебя предостерегал. Ну ладно, хватит об этом. Вот ты говоришь — я рыбалку испортил. Какую рыбалку? За весь день — ни единой поклёвки!..

...Вернувшись домой, Малиновский долго размышлял над тем, что ему наговорил Штоляков.

«Неладно в Датском королевстве, — думал он. — Что это Дмитрий с таким остервенением взъелся на Никиту? Тот усиленно продвигает его с одной ступеньки на другую, недавно очередной орден вручил. Выходит, достал всех наш высший руководитель, совсем достал... Похоже, не усидеть ему в своём кресле. И соответственно министрам, которые под его началом работают. Хотя тебе чего опасаться, Родион? Как это любят говорить молодые лейтенанты: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют».

Ему неожиданно вспомнилась Кушка. Побывал он там, в самой южной точке СССР, первым и последним из министров обороны — жара, как на раскалённой сковородке. Дотошно осмотрел казармы — те, что были построены недавно. А по соседству увидел старые, дореволюционные казармы, с крышами в виде шатра и со стенами едва ли не в метровую толщину. Вначале было удивился, но потом смекнул: крыши шатром и толстые стены, это с учётом климата. Летом — прохлада, зимой — тепло. А в казармах, где обычные плоские крыши, нечем дышать в жару, в мороз кровь стынет. Основательно пожурил за несообразительность строителей. А вернувшись в Москву, получил срочное донесение от командующего Туркестанским военным округом Федюнинского. Тот сообщил — на Кушку неожиданно обрушился ливень, вызвавший наводнение. В результате казармы с плоскими крышами были так сильно повреждены, что хоть строй заново. А те, что царской постройки, целёхоньки! Он тогда взял ручку и вынес резолюцию: «И.И. Федюнинскому. А царь-то не дурак был. Р. Малиновский».

«Если пошлют в Кушку, — с усмешкой подумал Родион Яковлевич, — мы поселимся с Раечкой не там, где плоская крыша, а там, где шатёр. И нормально заживём всем чертям назло!»

13

Однажды, накануне выходного дня, Малиновскому позвонил Василевский:

— Родион Яковлевич, приветствую сердечно. Давненько мы с вами не перезванивались. Как думаете провести предстоящее воскресенье?

— Рад вас слышать, Александр Михайлович! Да у меня этих самых воскресений почти не бывает. А сейчас выкроил было окошко, хотел на рыбалку махнуть, да видите, какая отвратная погодка на дворе.

— Выходит, эта самая погодка как раз на моей стороне, — засмеялся Василевский. — Очень хотелось бы повстречаться, Родион Яковлевич. Может, приедете ко мне на дачу, хоть ненадолго? Я бы и сам к вам приехал, если бы пригласили, да что-то ноги меня подводить стали.

— А что? С удовольствием приеду.

— Вот и замечательно. Может, в шахматы сыграем. Я ведь о вас наслышан как о сильном шахматисте. Заодно и о делах поговорим. Меня последнее время часто бессонница одолевает. Какой-нибудь «ТУ-104» над крышей пролетит, а я с постели вскакиваю, будто это «юнкерс» над головой.

— Понимаю вас, Александр Михайлович. Тут наши ощущения схожи. Это уж, видно, навсегда...

— А тут ещё иные военачальники войну забыть не дают, — пожаловался Василевский. — Хорошее это дело — мемуары писать, для истории полезно. Да только не переношу я, когда кое-кто из наших мемуаристов правду искажает, то ли по забывчивости, то ли с какой-то подспудной целью.

— Имеете в виду кого-либо конкретно? — поинтересовался Малиновский.

— Угадали. Вы, надеюсь, уже читали книгу Ерёменко «Сталинград»?

— Как же, читал.

— А обратили внимание на страницы, где он пишет об оперативной обстановке на Сталинградском фронте во второй половине декабря тысяча девятьсот сорок второго года?

— Обратил, разумеется. Что-то он здесь напутал.

— Вот-вот. Мне и хотелось затронуть эту тему. Годы идут, иных уж нет, а те далече. Не хотелось бы, чтобы история нашей войны была искажена. Кстати, Родион Яковлевич, жду вас непременно с милейшей Раисой Яковлевной.

— Спасибо, Александр Михайлович. К сожалению, Раиса Яковлевна моя сейчас в Ленинграде. А сам я непременно буду. К какому времени лучше?

— Если вас устроит, то к обеду, часикам к четырнадцати.

— Прекрасно. Буду к этому времени.

Как и обещали синоптики, воскресенье выдалось таким же дождливым, как и суббота. Казалось, на всё Подмосковье обрушился водопад. В окрестных лесах низкие тучи едва не задевали верхушки деревьев.

До дачи Василевского Малиновский добрался на удивление быстро. Дом, в котором жил Александр Михайлович, спрятался в лесу. По крышам без устали барабанил дождь, в водосточных трубах звенела вода. Хотелось поскорее попасть в дом, очутиться поближе к камину, в котором весело трещат поленья.