Малое небо

– Меня это устраивает.

– Но...
– Робинсон в недоумении развел руками.
– Вы же не станете утверждать, что провели на вокзале все _девять суток_?

– Нет, - ответил Джири.
– Я ночую в гостинице. Спать ложусь в одиннадцать. По утрам не тороплюсь: сюда прихожу обычно полдесятого.

– В какой гостинице?

– В привокзальной.

– Стоп. Дайте разобраться, - сказал Робинсон.
– Вы ночуете в привокзальной гостинице и целыми днями гуляете по платформам?

– Иногда гуляю, иногда сижу. А ем в кафе, их тут хватает. И вам теперь могу посоветовать, куда лучше пойти.

– Нельзя ли узнать, зачем вы это делаете?

– Я мог бы объяснить, - ответил Джири, - но при всем моем почтении к вам, Филип, не вижу причины, почему я обязан делать это.

– Тогда ответьте мне только на один вопрос. Вы что-то изучаете здесь, обследуете? Чего ради вы здесь торчите?

– Вы хотите сказать, послал ли меня сюда кто-нибудь. Нет, никто. Я на вокзале по своей доброй воле.

– Вы собираете какую-нибудь информацию?

– Не в том смысле, какой вы подразумеваете.

– Что ж, - сказал, вставая, Робинсон.
– Если вам хочется находиться здесь - дело ваше. Но, полагаю, вы догадываетесь, как это выглядит со стороны.

– А как?

– Так, словно у вас расстроены нервы и вы не в состоянии поступать разумно, - резко ответил Робинсон.

– Поступать разумно, - повторил Джири.
– Вы, надеюсь, вкладываете в это понятие конкретный смысл. Или же хотите сказать - поступать, как все?

– Не запутывайте нашу беседу еще больше, Артур. Вы отлично понимаете, что я имею в виду.

– Если бы на всех больших вокзалах постоянно жили сотни людей, вы бы привыкли к этому и не считали это неразумным, - заметил Джири.
– Вы ведь на каждом шагу сталкиваетесь с куда более странными явлениями и принимаете их.

Робинсон порывисто поднялся. Вечер испорчен, дома теперь мира не восстановишь несколько недель, если не месяцев, а этот Джири, человек, которому он от души желал добра, отказывается от помощи. Он смотрел на серую твидовую кепку Джири - спокойствие, которым от нее веяло, приводило его в бешенство.

– Что ж, Артур. Я опоздал на поезд, потому что встревожился за вас, но, судя по всему, вы считаете, что я понапрасну теряю время.

– Я тронут вашим вниманием. И мне было приятно побеседовать с вами. Жаль, что вы опоздали на поезд.

– Знаете, что меня больше всего пугает в вас?
– Робинсон наклонился к Джири.
– Ваше _спокойствие_.

Джири взял свой стакан и отхлебнул немного.

– А почему бы мне не быть спокойным? Вы спросили меня, сколько времени я уже на вокзале, и я подумал: лучше сказать правду, чем играть в прятки. Я ведь знаю, вы чуткий, доброжелательный человек. Вы не будете стараться упечь меня в психушку только из-за того, что я поступаю не так, как обычно поступают другие.

– Раз уж речь зашла о психушке, - гнев Робинсона еще не остыл, - могу сказать, что я думаю по этому поводу. Если вы останетесь на вокзале, вы сойдете с ума. Бесконечные толпы людей, отсутствие удобств и крыши над головой - все это доконает вас. Бога ради, смейтесь надо мной, но через три месяца вы свихнетесь.

– Хотите поспорим?
– с улыбкой спросил Джири.

– С удовольствием, - ответил Робинсон.
– Только каким образом я получу свой выигрыш, когда вам выдадут свидетельство о невменяемости?!

Это слово - "свидетельство" - вырвалось у Робинсона нечаянно. Лучше было бы сдержаться, оставить его при себе, ведь и так все ясно. Оба на секунду замолкли, потом Джири спросил:

– Вы в самом деле так считаете?

– Я считаю, - размеренно произнес Робинсон, - что у вас сильное нервное истощение, вы переутомлены и потому, вероятно, не в силах судить, что вам на пользу, а что во вред.

– Иначе говоря, я душевнобольной, - заключил Джири. Снова наступила пауза. Он нарушил ее первым: - Вы были знакомы с Джеффри Уинтерсом?

– Где-то слышал это имя. А я мог его знать?

– Он был микробиологом.

– Что же с ним произошло?

– Джеффри был бесконечно одинок, другого такого я не встречал. Он говорил, что в разладе со всем миром и ничего не может с этим поделать. Привязан он был лишь к нескольким людям, больше всего, мне кажется, к своей жене и ко мне. Но ведь этого мало. Он чувствовал себя так, словно бОльшую часть суток проводил вне земной цивилизации, на какой-то другой планете, где, кроме него, не было ни одной живой души.

– Что с ним случилось?

– Он покончил с собой, - без всякого выражения ответил Джири.

Робинсон снова наклонился к нему:

– Зачем вы рассказали мне об этом?

– Предположим, Джеффри нашел способ избавиться от этого ужасного одиночества, хоть и несколько странный. Не лучше ли было оставить его в покое и не принуждать вернуться к тому, что вы называете разумным образом жизни, тем самым обрекая его на невыносимое одиночество? В итоге как-то утром он отравился на своей кухне.

Робинсон продолжал стоять, склонясь над Джири и пристально всматриваясь в его лицо.

– Что вы пытаетесь мне внушить? Что покончите с собой, если вам не разрешат оставаться на вокзале?

– Нет, конечно.
– Джири рассмеялся. Казалось, все это искренне забавляло его.
– Ничего такого я о себе не говорил и вовсе не желаю, чтобы мне приписывали подобные глупости. Просто я вам рассказал случай, в котором модель разумного поведения, как вы это называете, не очень-то помогла.

Робинсон выпрямился.

– Пожалуй, я пойду. Вы недвусмысленно дали мне понять, чтобы я не вмешивался не в свое дело. А с другой стороны, ни с того ни с сего вспоминаете о судьбе своего друга, покончившего с собой от одиночества. Вот что у вас на уме, и тем не менее вы утверждаете, что здоровы.

– Вовсе я не утверждал. Кто нынче может этим похвастать? Вы снова договариваете за меня.

– Ладно, я пойду.

– Как хотите, Филип, но ваш поезд не так уж и скоро. Может, посидим и закажем еще пива? Народ схлынул, и мы мирно побеседуем.