Маловероятно

Я смотрю на него, как на умалишенного. Потому что он такой и есть. Совершенно чокнутый, как говорят в такой глуши.

— О чем ты, черт возьми, толкуешь? — Я судорожно расстегиваю чемодан, вытаскиваю какую-то одежду. Я чувствую, как трясутся руки, но не знаю, как их угомонить.

Мал ставит ногу на мой чемодан, с шумом захлопывает его и мешает мне одеться. Только тогда я понимаю, что он без штанов. Лишь в футболке и трусах, в которых на меня нацеливается огромный стояк.

— Ты уже лежала со мной в постели. Почти голая. Ты уже терлась чертовски влажными трусиками о мой член. Да, я заметил, спасибо тебе огромное. Ты уже мастурбировала, слушая, как я вонзаюсь в Мэйв и представляю тебя на ее месте, ведь я навсегда романтик. Посмотри правде в лицо, Рори. Ты не только эмоционально изменила своему пижону — ты по сути отымела всю его семью, домашнего попугая и невежественных соседей.

Я приподнимаюсь, чувствуя, как от ярости стучит в ушах кровь. Мне больше не холодно. Щеки горят от стыда и унижения. Мал слышал, как я кончаю в соседней комнате. Конечно, слышал. Единственная причина, по которой он вообще ворвался к нам с Каллумом, потому что стены в его доме тонкие как бумага.

— Мал… — Я делаю шаг назад и предупредительно поднимаю палец. — Я тебя не хочу.

— Не хочешь меня? — Мал приближается ко мне, загоняя на кухню. — Или не хочешь меня хотеть? Есть разница.

— В чем же разница? — решаю ему подыграть, чтобы он продолжал говорить и не делал то, что я не в силах остановить.

— Если ты просто не хочешь меня, мне остается лишь уважать твой выбор.

Мал резко подходит ко мне, и я ударяюсь спиной о прохладный холодильник. Голое мужское тело стоит вплотную ко мне, а мое сердце бьется так быстро и сильно, что думается, если я открою рот, чтобы велеть не трогать меня, сердце выскочит из него как рыба.

Но Мал не трогает.

Он почти трогает меня, зная, что это огорчает еще сильнее.

Он ухмыляется мне в лицо.

— Но если ты не желаешь меня хотеть, тогда извини, но я не позволю тебе испортить нам жизнь из-за того, что ты хранишь верность парню, чтобы доказать правоту, которая никому не нужна.

— Я легла в твою постель, потому что ты чуть не замерз до смерти. Я не изменяла Каллуму, — напоминаю ему и качаю головой. Напоминаю себе.

Мой взгляд падает на его губы, и внизу живота появляется раскаленный шар — ощущение, которого я прежде никогда не испытывала.

Ты никогда себя не простишь.

Мал наклоняется вперед, смотря на меня с плохо скрываемым весельем. Чувствую его жаркое дыхание на своем лице, когда он говорит:

— Ты просто сделала то, что мне было нужно, да?

— Да, —воодушевленно киваю я. — Именно так.

— Слышала сплетню? — Мал задумчиво хмурится и ловко ныряет рукой в мои трусики.

Я охаю, обхватывая его кисть, но он берет меня за запястье и другой рукой прижимает его к стене. Несмотря на мое сопротивление, выражение его лица не меняется.

— Про Мика Джаггера и Мариану Фейтфулл в шестьдесят седьмом году? Когда по слухам их поймали в поместье Кита Ричардса во время наркооблавы, где он вкушал из ее вагины батончик «Марс»?

Я чувствую, как в меня что-то проталкивают, и думаю: «Господи. О Господи». Во мне шоколадный батончик. Это так мерзко и пошло, что хочется плюнуть ему в лицо, но остается лишь трепетать от удовольствия и сжимать мышцами шоколадку.

— Как думаешь, есть зерно правды в этой сплетне? — Теперь Мал почти касается меня губами.

Я чувствую, как трусь торчащими сосками о его тело. Дыхание сбилось, я почти задыхаюсь. Ощущение, будто вишу над краем чего-то огромного, будто я никогда не стану прежней.

— Думаю… — начинаю говорить я.

Он водит батончиком туда-сюда, погружая его глубже и быстрее, а я крепко зажмуриваюсь и ненавижу себя, потому что вот-вот кончу.

«Ты изменяешь своему парню, — кричу на себя в уме. — Мал закинул удочку, а ты на нее попалась. Вели ему прекратить».

— Ответ? — безразлично спрашивает Мал, его губы кружат вокруг моих. — Да? Нет? Может быть? Не уверена?

— Ост… ост… остано...

— Скажи, — убеждает он и обрушивается на меня губами, но не целует — скорее, наказывает. — Вели остановиться, и я остановлюсь.

Не могу.

Не могу и начинаю рыдать, когда волны удовольствия одна за другой накрывают меня с головой. Я очень сильно кончаю от шоколадного батончика. Какое невероятное ощущение боли и удовольствия, но, к моему стыду, примешанное к этому чувство вины каким-то образом увеличивает силу удовольствия.

Ноги подкашиваются, но Мал крепко держит меня, обхватив пятерней за шею. Он медленно вытаскивает то, что осталось от шоколадного батончика. Я чувствую, как бедра прилипают друг к другу, тягучая растаявшая молочная шоколадка высыхает на моей плоти.

Мал показывает мне батончик: он развалился, растаял, торчит белая вафля.

— Голодная? — невозмутимо спрашивает он.

Я трясу головой, чувствуя, как по всей кухне разлетаются мои слезы.

Я изменила Каллуму, как моя мама изменила парню, которого она бросила ради Глена. Я ничем не лучше нее.

Мал откусывает от шоколадки, пожимает плечами, и мой рот вдруг наполняется слюной. Я очень-очень голодная. Больше не задавая вопросов, он подносит шоколадку к моему рту.

— Попробуй себя на вкус. — Мал облизывает губы.

Я осторожно откусываю, потом еще раз. Доедаю батончик. Едва успеваю проглотить последний кусочек, его губы обрушиваются на мои, и я беспомощно стону ему в рот.

Хотелось бы мне перенастроить мозг обратно на моего парня. Или чтобы Каллум был ужасным, жестоким мужчиной, который это заслужил. Но не в моем случае.

Правда в том, что мне не удается это сделать.

Правда в том, что я вряд ли вообще могла бы это сделать — даже до встречи с Малом в Нью-Йорке. Трещины с прорастающими сорняками в наших отношениях появлялись всегда, даже когда мы с Каллумом были обычной парой с обычными проблемами. Я постоянно сравнивала его с Малом. Я жаждала чувствовать на своих губах губы Мала, его головокружительный аромат обволакивал как цепь, без труда заявляя на меня права. Разница в том, что я не чувствовала себя виноватой, потому что перспектива снова пережить подобное казалась маловероятной.