Малыш, который живет под крышей

— Пристегнись, — зеленые глаза не отрываются от дороги.

Девушка на переднем пассажирском сиденье дрожащими пальцами послушно щелкает ремнем безопасности. Больше в салоне золотисто-бежевого «вольво» не произносится ни слова.

Объект двенадцатый: Финский залив

Свершилось чудо! Друг спас жизнь друга! Наш дорогой Карлсон теперь с нормальной температурой, и ему полагается пошалить…

Облако взаимного молчания обволакивало их все дорогу до «Суоменлахти». Оно вышло с ними из машины, оно было с ними в лифте. И нарушил молчание Макс лишь в квартире, когда за ними закрылась дверь.

— Пойдем, — взял ее за руку. Пальцы у Киры холодные и чуть влажные.

Кира не ответила. Просто послушно, рука в руке, прошла следом. Туда, к его самому любимому месту, к панорамному окну, за которым поблескивал разукрашенный лунным светом Финский.

— Садись, — руки как-то привычно и внутренне правильно легли на ее плечи. И Кира удивительно мягко и плавно опустилась на пол, туда, в его логово, в разброс разнокалиберных подушек. Села по-турецки, лицом к окну. Правильно села. Точно так, как частенько сидел перед этим стеклом он сам. Поэтому Макс сел зеркальной копией у нее за спиной — точно так же, по-турецки, лицом к Финскому. И ее затылку. От ее волос пахло свежо и цветущим парком — ему почему-то вспомнилась последняя поездка в Варшаву и отцветающие каштаны. А ещекак-то раз он был в Варшаве в апреле — прямо из промозглой питерской то ли еще зимы, то ли уже весны с головой окунулся в дурманящее бело-розовое облако цветущих яблонь, вишен и слив. Тогда даже голова кружилась от запахов. Примерно как сейчас.

Голова немного кружилась. Злость давно ушла. Свои руки на ее плечах — это правильно. Словно прикрывал ей спину. Пока она делает первые взрослые шаги. Да. Надо же это как-то в слова облечь.

— Что ты видишь? — он наклонился к ее уху. Легкое и приятное головокружение не отступало.

— Вода, — негромко отозвалась Кира. — Финский.

— Я всегда хотел жить именно так. Видеть из окна Финский. Слушай… — Макс вздохнул. — Наверное, в прошлый раз я как-то невнятно выразился. Со мной редко, но бывает такое. Я что хотел сказать… — он протянул одну руку, подался чуть вперед, прижимаясь к ее плечам. Коснулся пальцем стекла. Стукнул. — Там — моя мечта. Я давно этого хотел. С университета еще, наверное. И я шел к этому. Я целенаправленно добивался этого. И, в конце концов — вот! — еще раз стукнул по стеклу. И с сожалением отодвинулся назад. — Я живу в квартире с видом на Финский — так, как я и мечтал.

Кира молчала. Ее силуэт на фоне ночного окна казался и нарисованным, и настоящим одновременно.

— Нет, Кир, я не хвастаюсь. — Макс еще раз вздохнул. Чтобы вдохнуть аромат ветра и цветущего сада от ее волос. — Было бы чем. Я о другом хотел сказать. Я хотел чего-то. И я добивался и получил именно то, чего я хотел. Я не верю, слышишь, не верю, — повторил он с нажимом, — что доля в «Артемиде» — это то, что ты на самом деле хочешь. Так ведь? — его пальцы сжались на ее плечах чуть сильнее. — Так?

Кира ответила не сразу. А потом едва заметно кивнула. Все так же не отводя взгляда от пространства за стеклом, в котором слилось вместе все — темнота воды, чернота ночного неба, почти полная луна и россыпь звезд.

— Тогда скажи мне, — Макс чуть слышно выдохнул. — Скажи мне, чего ты на самом деле хочешь. Вот прямо сейчас и здесь ты можешь мне сказать — чего ты хочешь? Не для кого-то. А именно ты. Именно для себя. Чего хочет Кира Биктагирова прямо сейчас? Можешь сказать?

Она снова едва заметно кивнула.

— Чего?

— Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.

Сердце ухнуло гидромолотом. А потом провалилось вниз, пролетело все двадцать четыре этажа и разбилось. Рассыпалось. К ногам этой удивительной девушки, сказавшей шесть слов, которые разом опрокинули все. Которые сдернули какие-то шоры с мыслей, пелену с глаз. И больше всего Максу сейчас хотелось — нет, не поцеловать ее. Это второе. А сначала запрокинуть голову и проорать во все глотку: «ДААА!!!»

А потом он с удивлением услышал собственный голос:

— Нет.

— Нет? — она повторила за ним странно спокойно, лишь с легким оттенком изумления. Словно ее так заворожил Финский, что все остальное было не таким уж и важным.

А ведь он действительно хотел ей сказать что-то важное. Несмотря на то, что только вот совершившее головокружительный кульбит сердце снова ухало в груди гидромолотом, а вголове стучала лишь одна мысль: «Целуй ее! Целуй!» — Макс упрямо сцепил зубы. Нет. Он должен убедиться, что Кира поняла его правильно. И что больше не будет очередногогребанного «дежа вю».

— Кирюш… — ничего не смог с собой поделать — снова наклонился. Зашептал на ухо, почти касаясь губами. Уже едва соображая, что несет. — В реальной жизни не бывает волшебных джиннов. Которому ты говоришь свое желание — и он его исполняет. Нет. Ключевые слова: «Я хочу и я делаю». Понимаешь? Хочу и делаю. Не «Я хочу, чтобы что-то случилось». А «Я хочу что-то сделать». Есть разница между «Я хочу мира во всем мире» и «Я иду на антивоенный митинг», понимаешь? Хотеть чего-то и делать что-то ради своей мечты — вот в чем разница.

Она снова молчала.

— Кир… — Макс вдруг почувствовал себя идиотом. Нашел время читать лекции — когда девушка так прямо сказала о своем желании. Надо было опрокидывать на пол и целовать, блин! И не только целовать! А теперь… И все равно, несмотря на нелепость ситуации, он был уверен, что это нужно было сказать. С Кирой все не так, как с другими. — Кира… Ты почему молчишь?

— Я поняла тебя.

— И?

— Я думаю. Я сейчас… переформулирую.

Он замер. И не сводил взгляда с ее тонкого профиля на фоне звезд за прозрачной стеной стекла.

— Все, — выдохнула Кира. — Я поняла, как нужно.

Макс не выдержал и прижался губами к мочке ее уха, к металлу маленькой серьги.

— Говори.

— Я хочу тебя поцеловать.

Персональный гидромолот в левой половине грудной клетки чуть не разворотил свое вместилище. Макс резко развернул Киру за плечи лицом к себе.

— Целуй.

И она поцеловала.

Кира-мать-твою-Артуровна, кто так целуется?!

Легкие касания. Словно юная неопытная девочка. Едва тронула верхнюю. Отстранилась. Чуть прихватил губами нижнюю. Снова отстранилась. Прижалась к правому углу губ. Потом в левый. Снова отстранилась. Чуть слышно выдохнула. И снова легкое касание нижней губы.

А ему до онемения в пальцах хотелось сжать ее, запустить пальцы в волосы. И язык — в ее рот. И целоваться — по-взрослому, жадно, глубоко, взасос. А не этот вот… пионерлагерь. Но почему-то давал ровно столько, сколько давала и она. И, несмотря на то, что в голове гудел штормящий Финский — только лишь ответно легко касался ее губ своими. Целовал в уголки рта, который, кажется, слегка улыбался. С нее станется!

А потом Кира отстранилась. И он понял, что зря наговаривал на ее умение целоваться. Стонать хотелось от разочарования. От того, что ее губы больше не касаются его.