Мама на фоне измены

Не хватало только разбудить ребенка, чтобы почувствовать себя в конец распутной.

Не могу ничего с собой поделать, когда рядом дети — готова потворствовать им во всем, а уж тем более таким крохотным.

— Паааш?

Мы оба вздрагиваем, услышав где-то наверху знакомый, капризный и тянущий его имя голос.

За секунду до того, как к нам спустилась бывшая Бурова, он переменился и в лице, и во взгляде. Он стал и растерянным, и несчастным, и злым.

— Кать, я понятия не имею, как она оказалась здесь. Поверь мне!

Сейчас я верю ему, потому что Смородина просчиталась, а если по-честному, то набралась. Как можно было забыть о том, что она подходила ко мне сегодня? Или она рассчитывала, что я не вспомню ничего?

— Катя? Паш, мы же договаривались!

Смородина очень плохо изображает удивление. Так же как очень плохо одета для дома, который она представляет своим. Ну кто спит в чулках, поясе и кружевном белье?

— Кать, смотри на меня! Не на нее! Ее не должно быть здесь! Я не знаю!..

— Я тебе верю, Паш, — говорю я, перебивая его. — Правда верю.

— Правда?

Ещё никогда не видела его таким уязвимым, а ещё уставшим и слабым, хотя, насчёт последнего... Это не точно.

— Да. Она уже подходила ко мне сегодня и интересовалась, а счастливы ли мы втроём?

Вижу, как его отпускает немного.

— А ты повелась! Как дура!

Смородину не заткнуть. Она продолжает вещать с лестницы. Вернее, играть в спектакле…

— Господи, видела бы ты свое лицо! — продолжает орать Смородина, но приблизиться не спешит. — Паш, мы ведь договаривались с тобой!

Буров вновь превращается в тучу. Его светлые глаза мечут молнии, лицо темнеет, а мышцы напрягаются так, что кажется, он становится больше, как минимум вдвое

— Никаких мужиков и баб в доме! Выстави ее за дверь!

— Разберись со своими женщинами, — говорю я, стараясь игнорировать присутствие Смородиной, ее слова и свои собственные мысли.

Мне стоит думать о том, как Яна нашла меня, а не о том, как одновременно эти двое появились на острове и уж тем более не о том, что она говорит.

— Не слушай ее, пожалуйста, — просит Пашка, дотрагиваясь до моих плеч. — Между нами нет ничего.

— Ничего кроме ребенка!

Если она врёт, то зачем делает это? Только из-за характера? Только из-за желания поквитаться за то, что забрали ее? За то, что ей предпочли другого?

— Она хочет поссорить нас, — говорит Пашка, а сам скрипит зубами.

Я знаю какой он в ярости и очень-очень и очень не завидую Яне.

— Тогда мне надо уйти отсюда, — говорю я, смахивая вдруг набежавшие слезы. — Не вздумай провожать меня.

Не знаю откуда взялась влага в уголках глаз. Может это подсознание балует. Но я на самом деле больше рада этому вечеру, чем расстроена ему.

Конечно я не прочь вернуться на несколько минут назад, чтобы передумать идти к нему в дом.

Но если бы этого не случилось, возможно, у Янки получилось бы реализовать куда более изощренный сценарий.

— До двери то можно? — осведомляется Пашка, взяв меня за локоть. — Ян, тебе бы лучше исчезнуть, когда я вернусь!

Можно конечно, но я бы на его месте не оставила своего ребенка рядом с этими двумя даже на тридцать секунд.

Няня, преследуя свои цели, даже не намекнула о чужом человеке в доме.

Что такого ей могла предложить Янка, кроме денег? Хотя, что это я? Некоторым не нужно ничего кроме них.

— Не злись, Буров, — говорю я, стараясь поддержать его немного. — Это всего лишь закон отложенной справедливости.

Он не улыбается, глядя на меня. Я не уверена, а знаю, что он сожалеет о том дне, когда познакомился со Смородиной. Годы бесшабашной молодости прошли, Пашка повзрослел, а кто-то так и остался там.

— Старайся воспринимать это философски.

— Легко тебе говорить, Ветрова. Это ты идёшь спать, а мне разбираться с двумя бабами. Но я понял тебя — за эгоизм надо платить.

У Бурова и правда сложный день сегодня и вряд ли он закончится через пару минут. Или, нет?

— Сделай для меня кое-что? — просит Пашка, прежде чем отпустить меня за дверь.

— Что?

Я одной ногой на траве, а другой ещё стою на мраморной плите его двухэтажного дома из камня, металла и стекла.

— Кое-что, что заставит поверить мне окончательно, а заодно не даст смыться куда-нибудь.

— Буров, ты наглец!

Я смотрю ему вслед и слишком поздно понимаю, что он задумал. Мне уже не отказаться и не сбежать. Да я бы и не сделала этого, потому что какая разница чьи именно дети, если ты желаешь им добра?

— Присмотри за Софьей пару часиков — говорит Буров, возвращаясь с одеялом в руках. — Кать, пожалуйста.

У меня нет ни единого аргумента против того, что он предлагает мне. Но я в шоке от того, как все повернулось. Я хотела побыть счастливой на несколько мгновений в его руках.

— Не хочу разбудить. Не хочу напугать. Хочу, чтобы она была под присмотром пока я разбираюсь с нянькой и со Смородиной.

— Паш! Ты в своем репертуаре, черти тебя подери!

— Всего пару часов, — говорит этот великовозрастный детина, поправляя соску в складках одеяла. — За это время ничего не случится.

С момента, как в моих руках оказалась крохотная девочка, мне стало плевать на то, что там хочет Смородина или нянька.

Куда больше меня волнует то, что будет, если малышка вдруг проснется.

А что если у меня не получится справиться с ней, как с племянниками в свое время?

— Осталось совсем чуть-чуть, — повторяю я вновь и вновь пока иду до дома. — Чуть-чуть.

Лялька не отвечает мне, конечно. Она спит всю дорогу до моего дома. Что очень даже радует и обнадёживает. Но она открывает глаза стоит моим ключам провалиться в темную траву.

— Привет, — говорю я, присев и практически тут же замерев.

Пашка — тот ещё клоун и надо признать, что я туда же! Как можно было?!. Я бы не смогла отдать ему младенца, даже если бы доверяла ему на все двести пятьдесят процентов, а он отдал и даже не подумал, что я могла измениться за эти годы.