Мамонт

В комнате, где дрых Николай, осталось открытым настежь окошко: ночка выдалась душноватая и он подвинул антикварный диван поближе к воздуху. Диванчик сей, изящный и легковесный с виду, при попытке поставить его обратно к стене оказался не в меру тяжеловат. Не дай-то Бог, ежели опять деньги, подумал я, принимаясь осматривать диван. Сиденье и спинка у него были невероятно пышными и мягкими – когда я дремал на нём, то, помнится, размыслил: явно гагачий пух! Сиденье никак не поднималось, но на торцах дивана нашлись наконец вдавленные в материю, слегка позеленевшие от времени шляпки медных винтов. Принёс отвёртку, вывернул винты и поднял сиденье. Дно дивана в несколько слоёв устилали пачки пятидесятидолларовых банкнот, но не идеально новых, в банковских упаковках, а попросту перевязанных шпагатом. Откуда они у Януария?! Однако, вворачивая винты на их места, сообразил: очевидно, Януарий Нефёдович как-то где-то загнал какому-то иноземцу – ну, дипломату, скажем, какой-то особо редкостный антиквариат. Во втором диване как раз и лежал подобный антиквариат: сотни две-три, если не больше, диковинных старинных орденов и медалей. От их сияния резало глаза, я опустил сиденье и завернул винты. Третий диван преподнёс аж две коллекции: всевозможных древних монет и почтовых марок. В нумизматике и филателистике я ничего не смыслил, и вывел только, что объекты эти, должно быть, редкие и весьма, ежели не чудовищно, дорогие – как, наверно, и ордена. Как зовутся любители-собиратели наград, я не ведал. Перепрятывать драгоценности вряд ли имело смысл, да и некуда было. Посожалел даже, что на возню с диванами ушло время.

Посмотрел с крыльца на огород Николая: там добавился поддон с кирпичами, машина приехала и уехала, а я не видел и не слышал её. До обеда я носился по саду, тягал из магазина под дровяной навес оставленные Мамонтом ящики. При следующей выгрузке кирпича зазвал шофёра поесть. Узнал от него – Николай остался обедать у студентов, они сейчас заварили кур, по одной на брата, а Николаю – две, он тридцать пять штук купил, утром ещё разок заварят… Вернулся дружок лишь с пятым рейсом, довольный, хоть и усталый – вкалывал, видно, за троих. Вздремнул у себя часок и убежал на завод. Остаток дня я проваландался с уличными дверями будущей мастерской. Коробка внешней железной двери, украшенная коваными цветами, оказалась утеплена листом пробки пятисантиметровой толщины. Пробку я обнаружил, отвинтив из любопытства вставленную в коробку двери дубовую панель. Открывалась дверь наружу, на широкое каменное крыльцо с литыми чугунными перилами, оплетёнными лианами одичалого хмеля. Далее шла основательно сделанная рама – с бронзовыми дверными ручками и на петлях, с мелкой, но крепкой сеткой: чтоб мухи в зной в магазин не залетали. На внутренней стороне толстенной, почти метровой стены дверь отсутствовала, но я её счастливо обрёл, когда убирал остатки ящиков – она лежала под ними у стены. Деревянная эта дверь открывалась внутрь и, видно, мешала Мамонту в заставленном антиквариатом магазине. Я довольно легко навесил её на петли. По-быстрому сгонял в город, в хозяйственный магазин, и на обе двери купил врезные «английские» замки. И два «обыкновенных русских», висячих: на железную дверь снаружи – вместо перепиленного Мамонтом, и на подвал. Да ещё и удачно взял несколько длинных упаковок ламп дневного света – они редко появлялись в продаже – для занятий живописью долгими зимними вечерами. Вывинтил старые врезные замки – ключей от них в доме не нашлось, и долго возился с новыми. Ящики со свечами перенёс в подвал уже в сумерках. Изредка отрывался от занятий, встречал-провожал машину. Затем всё идеально повторилось: баня, Суворов, исчезновение чем свет крановщика и уезд Николая вторым рейсом – на этот раз он прикупил студентам пятнадцать шоколадок к послеобеденному чаю.

Конец ознакомительного фрагмента.