Мамы-мафия: противоположности разъезжаются
Шрифт:
– Кто бы говорил, – возразила Мими.
Я смущённо промолчала.
– Мама, я хочу новую лавовую лампу. Эта какая-та плохая. Она ничего не делает.
– Все лавовые лампы плохие, малыш. Надо только иметь терпение.
– Это как с мужчинами, – заметила Мими.
– Ты несправедлива!
– Да? Бонрон70 сообщил МарципановойСвинке218, что, по его мнению, его жена неспособна взять ответственность на себя. В том числе и за чужого ребёнка. Моя жена – сдержанный, закрытый человек… Что означает – я холодная, как собачий нос.
– Это только твоя интерпретация.
Мими пожала плечами.
–
– Чушь!
– Подумай сама, как может ребёнок, у которого нет любящих родителей, выдержать без последствий первые годы своей жизни?
– В этом и состоит прелесть усыновления: такие дети получают наконец любящих родителей.
– Да, и если они не умерли, то они живут и по сей день. На самом деле всё это выглядит совершенно иначе. Ронни прав: я не хочу отвечать за такого покалеченного ребёнка. Но не из эгоизма. А из страха. – В какой-то момент мне показалось, что Мими сейчас расплачется.
– Поговори с ним об этом!
– Только через мой труп. Кроме того, мне очень интересно, что ещё можно выяснить, прикинувшись марципановой свинкой. Сегодня вечером я спрошу его, какова его жена в постели.
– Ты играешь с огнём, – предупредила я.
– Да, – ответила Мими. – А то я вообще ничего себе не позволяю. Ты успела поговорить с Пэрис?
– Нет, она возвращается из Венеции только завтра.
– Позвони ей и пригласи её на послезавтра на кофе, – велела Мими. – Мы не можем терять время. Герр Мозер сказал, что он освободит магазин к концу следующей недели. И Ронни отложил для нас чудесный паркет из дерева оливы. Его почему-то пометили вторым сортом. И поэтому он по очень выгодной цене. Ты увидишь, просто сказочный паркет. И для полок у Ронни есть совершенно фантастическая идея.
– В конце концов мы поселимся в этом магазине, – сказала я.
*
– Мне показалось, что твои родители немного удивились при виде меня, – сказал Антон тем же вечером. – Надеюсь, они не разочарованы. Они смотрели на меня довольно ошарашенно.
– Они всегда так смотрят, – ответила я. – На незнакомых людей.
– Наверное, родители автоматически становятся ужасно недоверчивыми. Когда я себе представляю, что Эмили когда-нибудь свяжется с каким-нибудь типом… да, я тоже буду не в восторге.
Эмили, как всегда, висела на Антоновом рукаве и тоже смотрела на меня без особого восторга. Если она и на мальчиков будет так смотреть, то Антону можно не волноваться.
– Я слышала, что ты была прекрасной пчёлкой, – сказала я ей.
– Зачем вам пианино, если вы на нём не играете? – ответила Эмили. Этим она задела моё больное место. Ребёнком я очень хотела играть на этом инструменте, но мои родители с самого начала утверждали, что я немузыкальна, и поэтому тема была исчерпана. С моими детьми я, конечно, намеревалась поступить по-другому, но когда ты пятнадцать или шестнадцать раз тащишь на урок музыки маленькую ревущую девочку, колотящую в воздухе руками («Я не хочу играть на этой дурацкой флейте!»),
то придётся прийти к выводу, что это не для моего ребёнка. То же относится к детскому хору («Я не хочу петь с этими ненормальными!») и урокам гитары («У учительницы воняет изо рта!»). Сейчас я возлагала все надежды на Юлиуса. Может быть, он захочет учиться игре на фортепьяно и тем самым поддержит музыкальную честь нашей семьи.Эмили играла на скрипке. Я никогда не слышала, как она играет, но Антон сказал, что очень хорошо. Естественно.
– Инструмент был здесь ещё до нас, – сказала я. – И он совершенно не хочет уезжать отсюда.
Эмили постучала себя пальцем по лбу.
– Эмили! – с упрёком сказал Антон.
– Так и есть. Она обращается со мной, как с маленьким ребёнком, – ответила Эмили. – Как будто пианино – это живое существо. Если бы у него была своя воля, он бы не захотел здесь с ними жить.
– Констанца просто шутит, – сказал Антон.
– Нет, в этом случае, к сожалению, нет, – сказала я в приступе детского упрямства. – Эгон – так зовут пианино – очень своевольный. Он устроил чудовищную сцену, когда я захотела покрасить его в белый цвет. Четыре дня подряд он играл «К Элизе». Это было ужасно, особенно учитывая то, что он не настроен!
– Ты понимаешь, что я имею ввиду? – сказала Эмили.
Антон вздохнул.
Я сделала вид, что ничего не заметила.
– Кевин и Нелли на улице, они обучают Юлиуса, Яспера и младших Кевина езде на роликах. Ты не хочешь к ним присоединиться, Эмили? У нас есть ещё старые ролики Нелли, они должны тебе подойти.
Эмили поколебалась секунду, а потом к моему большому удивлению ответила:
– Ну хорошо. Но только в том случае, если папа привезёт мои ролики из дома. Не думаю, что у Нелли когда-нибудь были такие маленькие ступни, как у меня.
Наверное, так оно и есть. У Нелли уже при рождении были гигантские ступни. Медсёстры за моей спиной демонстрировали её по всему роддому как какое-то ярмарочное чудо. С большими ногами, 2450 граммами веса и 59 см роста она выглядела явно тоньше, чем остальные дети. Иногда мне хотелось, чтобы мамаши, которые тогда над ней смеялись, могли бы её сейчас видеть. Можно поспорить, что ни один из их толстых розовых кульков не стал таким же красивым, как она!
– Конечно, я привезу тебе ролики, воробышек, – сказал Антон Эмили. А мне он сказал: – Видишь? Если бы мы жили вместе, то мне бы не пришлось сейчас специально ехать домой.
– Да, это существенный аргумент, – ответила я.
И Антон действительно оставил меня с Эмили наедине и поехал за чёртовыми роликами.
– Я лучше умру, – сказала мне Эмили.
– Что?
– Я лучше умру, чем с вами съезжаться, – сказала Эмили.
Я тоже, моё сердечко.
– Ты уже говорила это твоему отцу?
– Конечно, – ответила Эмили. – Я сказала ему, что в вашем обществе я совершенно отупею.
– Да, и он вряд ли этого захочет, – сказала я.
– Да нет, – ответила Эмили. – По каким-то причинам он считает, что ты не такая глупая, какой пытаешься казаться.
Я невольно улыбнулась.
– Ну да, – сказала Эмили и тоже улыбнулась. – Но когда-нибудь он это заметит.
– Да, – ответила я. – Но как бы не было слишком поздно.
*