Манчары

— Госпожа Славная Мария, я хоть и крепко связан, но всё же считаюсь твоим гостем, являюсь твоим ночлежником. И потому уйми ты этих людей, — сказал Манчары. — Ну, Качикат Уйбаан, уж если мне суждено будет ещё раз вернуться, то тебе это припомню. Говорят, что мальчик трижды вешает свой колчан со стрелами и только после этого опоясывается. Пойми это! Мы встретимся на узкой дороге!

— Ты угрожаешь, да, варнак?..

Славная Мария не дала договорить своему зятю Качикат Уйбаану, махнула белой, как песец, рукой:

— И в самом деле, вы уж не очень… Девки, принесите из амбара и наварите полный котёл конских рёбер и требухи! Принесите из чулана крепкого вина и поставьте на стол! Мой гость — проезжий человек; наверное, жаждет поесть, проголодался в дороге. Так повеселимся же по случаю нашей встречи!

«Радуется ведь… Довольна, наверно, что изловила меня», — подумал Манчары.

— Госпожа Славная Мария, я пришёл сюда, чтобы взглянуть на вашу прославленную красоту, послушать ваше доброе слово, и вот попал в ловушку. Снова взошло ваше солнце, а моё солнце закатилось. Снова настало время увидеть тёмную тюрьму, оказаться в сырой, заплесневелой темнице. Госпожа Славная Мария, разрешите спеть одну песню перед тем, как расстаться с родной землёй, как уйти от своих сородичей.

— Эй, парни, вы что это заставляете моего дорогого гостя лежать у порога. Возьмите и перенесите его на почётную правую лавку и усадите на медвежью шкуру. Ослабьте ему путы! — распорядилась хозяйка дома, и голос её зазвенел звоном закалённого железа. Когда все её распоряжения были исполнены, протяжно заговорила сладеньким, медовым голоском: — Милый Басылай Манчары, всё сказанное тобой соответствует действительности. Ну-ка, раскрой свои уста, молчавшие со вчерашнего дня, разомкни свои губы, сомкнувшиеся ещё позавчера, и спой нам песню. Говорят же, что, когда погибает щука, остаются её зубы, когда умирает певец, остаются его песни. Пусть будущее поколение расскажет легенду о том, какую песню вам тут спели. Ну-ка, займите свои места! Быстро!

Манчары несколько раз глубоко вздохнул и, не спуская пристального взгляда с госпожи, горделиво вскинувшей свою головку, чистым, сильным голосом запел:

В ласковое тепло, в уют твоего гнезда Без злобы вступил. У очага твоего, в котором играют радуги, Не жаждал битвы. Я гостем В твой дом Вошёл. Твоя нежность Сравнится только с дыханием весны. Твоя красота Поспорит только с цветущей сарданой. Твоя щедрость Подобна лишь плодоносной осени, И вот Я гостем В твой дом Вошёл. Твои Мысли, сверкающие, как алмазы в песке, Приветствуют царства. Твои Слова, драгоценные, как золотые слитки, Повторяют в восьми улусах. Твой Голос — точно журчанье ручья. Улыбка твоя — Как луна в полнолунье, И вот Я гостем В твой дом вошёл. Я увидел — не ложь Говорили мне люди, Я увидел — прекрасна ты, Точно белая пуночка, Жаворонок, рождённый Для высокого неба. Я увидел — природа потрудилась немало, Чтоб создать тебя, нежную, стройную. Я увидел тебя, И глаза мои чуть не ослепли, И сердце моё чуть не разбилось, И душа моя задрожала как лист. Я увидел тебя, Ты прекраснейшая из прекрасных, Чудо лучшее из всех чуд, Тайна вечная из всех тайн… Богиня Айысыт, Вижу, к тебе благосклонна, Если одной подарила так много. Бог Тангара Осчастливил тебя за всех, Если создал тебя без малейших изъянов.

— Но-о! — сказала польщённая госпожа, томно откинув голову.

— Пой, молодец, дальше, — прошамкал князь Шишигин, подстрекая певца.

— Пой ещё! Пой!.. — воскликнули все домашние, вместе с рабами и батраками.

Голос Манчары звучал все свободнее:

По сравненью с тобой Я, несчастный, Тёмной ночи Сродни, Туче грозной Подобен, С бурей снежною Схож, Знаюсь С лютым морозом И бурями. Я тот, Кого жаркий луч солнца не греет, Кого лунная ночь не баюкает, Кто с горем и болью сдружился, Кто тяжкими думами полн, Кто внемлет несчастьям, Кто слышит все муки, — Это я! Я тот, Кто родимого крова не знал, Не изведал любви, Не баюкал дитя в колыбели, Кто очаг не сложил И хлев для скота не построил, — Это я! Я тот, Кто с бесправьем и гнётом мириться не мог, Кто все блага земли Променял на борьбу, Кто лишился всего Ради общего счастья.

— Но-о! — Старый князь поддакивал, подливал масла в огонь. — Что же дальше?

— Какой же он бедняга!.. — Мягкими нежными пальчиками, на которых никогда не бывало мозолей, Славная Мария вытерла слезы. До чего же он складно поёт, как искусно изъясняется!

Но, я вижу, Мрачнее становится ночь, Но, я вижу, Сгущается тяжкая тьма, Но, я вижу, Всё злее людская нужда, Всё обильнее слёзы Народа. И вот Я как птица, застрявшая В старом дупле, Я ослеп и забыл, Куда нужно лететь, Я устал, и бессилье Свалило меня. И тогда Дорога моя пресеклась, Точно пашня, Мой путь завершился, Как след у порога… Я думал, что муки мои Сумеешь понять ты одна. Я думал, что раны мои Способна лишь ты успокоить. И вот Я пришёл…

— Ха-ха! Ну-ну! — Качикат Уйбаан погладил свои усы, свесившиеся по обе стороны рта.

— Но-о! Слагай дальше! — послышались одобряющие голоса батраков.

Манчары остановился, слегка прокашлялся и, не спуская глаз с хозяйки дома, склонился в её сторону и продолжал петь:

Я ждал, что прославленный ум твой Меня укрепит, Что нежное сердце твоё Меня отогреет, И вот Я пришёл… Но оказалось, Лживую Нарядили небесной мечтой, Коварную Прославили по великой земле, Жестокую Окутали радужным вымыслом. О, горе!

— Но-о! А дальше как было? — опять оживился князь Шишигин.

— Но-о!.. — с тихим выдохом произнесла Славная Мария и махнула рукой в сторону левой половины дома.

Это, видимо, означало: «торопитесь с варевом». В пылающий и без того камин подбросили дров.

Склонившийся Манчары вдруг сразу выпрямился, взгляд его заострился:

Но оказалось, Белая кожей, Ты вместилище чёрных замыслов. Но оказалось, Ласковая и весёлая, Ты коварнее злобных духов. О, беда! Сердце твоё — Что очаг без огня, Лик твой — Что небо без солнца.

— Чего-чего он болтает там? — Качикат Уйбаан стукнул кулаком по столу. — Ведь он же оскорбляет и поносит! Прекрати! Перестань!

Манчары со связанными руками поднялся на ноги. И гремящим как гром голосом, заглушая все другие голоса, запел так, что казалось, вздрогнул и приподнялся потолок юрты:

О, обида! Если бы знал я об этом! Не попался бы в твой капкан. О, несчастье! Кабы подозревал тебя, О твой порог не споткнулся бы. О, проклятье!

Верёвки, которыми был связан Манчары, со скрипом натянулись и затрещали.

— Но-но-о!.. — заикнулся было из-за печки тихий одобрительный голос, но тотчас же смолк.

— Цыть! — перебивая, рявкнул Качикат Уйбаан и, опрокинув сиденье-чурбан, вскочил на ноги. — Хотя ты обругал и облаял нас, но мы с тобой, однако, ещё поговорим!..

Славная Мария тихо подошла к Манчары и встала перед ним, подбоченясь.

— Варнак Манчары, за песню свою прими мою благодарность. Я достаточно состоятельная женщина, чтобы заплатить воздаяние за одну песню. Я достаточно богата, чтобы напоить, накормить одного гостя. На, пей эту водку! — сказала она и, взяв бутылку водки, стоявшую на столе, бросила к ногам Манчары. Бутылка разбилась вдребезги. Затем Славная Мария повернулась к камину: — Это варево пусть кипит всю ночь! Преступник Манчары, неужели ты посмеешь сказать, что тебя не уважили и не угостили? Это для тебя я поставила бутылку водки, сварила полный котёл жирного мяса.

И медленно, как пава, поплыла в свою спальню.

— Ха-ха! Уважили дорогого гостя: напоили, накормили, — загоготал во всё горло Качикат Уйбаан. — Ну, Манчары Басылай, утолилась твоя жажда крепкой водкой, наполнился твой желудок жирным мясом?

…Утром Манчары увезли в город, в тюрьму. А к вечеру он бежал из тюрьмы.

«Дядя, не уезжай!»

Выехав на опушку леса, за которой простиралась широкая долина, Манчары соскочил с коня, стал энергично двигать руками и потягиваться, чтобы размять онемевшую спину. Казалось, что руки и ноги его отнялись. И неудивительно, ведь он проехал свыше ста вёрст, не слезая с лошади. Вчера вечером он ещё находился в Качикатцах, нагнал страху на знаменитых баев Западного Кангаласа, переправился через реку и остановился в Качикатских лесах, чтобы отдохнуть. Но по его следам уже гнался исправник с отрядом казаков. Кое-как Манчары удалось ускользнуть от этих жестоких и опытных преследователей. Помогли друзья, которые всё вовремя разузнали и успели предупредить. О, как, наверное, нервничает и ярится с досады господин исправник, найдя только следы уже давно остывшего костра!