Маньчжурия. 1945

– Вот уж правда-истина, Вася. Но покой нам только снится… Может, выпьем немного за встречу? У нас трофеи м-м-м… Закачаешься!

Майор улыбнулся еще шире, но я отрицательно мотнул головой:

– Да куда там! В штаб с запахом? Это уж слишком.

– Так не сейчас же. Как отделаешься. – Дима настроен решительно. – Вспомним дорожки боевые, за товарищей поднимем. У меня и коньячок французский припрятан для такого момента и консервированные сардины, и сыр с плесенью. Гадость, конечно, редкостная, но под коньяк как милая заходит! Да, буржуйство, но чуток побаловать себя можно, когда еще доведется попробовать?

– Ну, смотри. Зачем и насколько меня вызывают, не знаю. Может, лучше я сам к тебе заскочу?

– А давай, – легко согласился товарищ. – Я тут недалеко совсем расквартировался на Хохвальдштрассе. Домов там немного, узнаешь. И хозяйка у меня. Ба-а-а! Закачаешься… Короче, найдешь. С твоим-то немецким ты тут как рыба в воде! А мне пока в ту сторону. – Он показал прямо.

Майор изучал английский, потому как при маме, учительнице английского языка, вариантов у него было немного. Впрочем, эти знания, совершенно бесполезные на фронте, оказались весьма кстати при встрече с союзниками.

Я посмотрел на часы. 13:45.

– Тогда увидимся, Дмитрий, – я протянул ему руку.

Тот заключил меня в медвежьи объятья.

– Не соглашайся на штабную работу, Василий. Все они там… – он многозначительно покачал головой.

– Ни в коем случае. Если что – дам весточку, ударишь прямой наводкой в стену, через нее и утеку! – засмеялся я.

– Так и сделаю, – махнул рукой уходящий товарищ.

Настроение стремительно улучшилось, я весело козырнул приближающемуся патрулю.

– Ваши документы! – улыбнулся капитан с красной повязкой.

Я протянул бумаги. Порядок есть порядок.

Нужно обязательно наведаться к другу. Не так много их осталось к сорок пятому…

Вокруг зеленеют деревья, оставшийся после боев строительный мусор уже практически разобран, не говоря уже о телах погибших, подбитой технике и оружии. Наши бойцы помогают жителям Берлина в восстановлении города, который совсем недавно скалил клыки, а теперь распластался побитой собакой. Вот и со стен уже исчезла последняя мантра рейха, надпись: «Берлин останется немецким»…

Общее снабжение продовольствием налажено весьма неплохо – уверен, что куда лучше, чем в разграбленном нацистами советском тылу! На жителя Берлина в неделю выделяется до трех килограммов хлеба, пятьсот граммов мяса, почти полтора килограмма сахара, триста пятьдесят граммов натурального кофе, а также овощи и молочные продукты. В отличие от союзников у нас нет разделения по тяжести труда, продовольствием обеспечиваются самые разные категории берлинцев: рабочие, служащие, дети, деятели науки, медицины, культуры, врачи, учителя, больные и иждивенцы… Детям даже молоко выдается…

И, наоборот, из надежных источников я слышал, что дружелюбные «союзнички» получили приказ, согласно которому запрещается оказывать помощь голодным немцам, особенно продовольствием. Американским солдатам в оккупированной Германии приказано ни в коем случае не оставлять остатки еды жителям городов и деревень, а также немецкой домашней прислуге, где были расквартированы янки. Все остатки продовольствия должны быть уничтожены или приведены в несъедобное состояние! Вот она, философия капиталистического наказания… А немцев еще пугали коммунистами – мол, едят детей и стариков! Только вышло совсем иначе.

Я улыбнулся своим мыслям.

Благодаря Берзарину, царство ему небесное, Берлин ожил. Начали работу и Народный оперный театр, и симфонический оркестр филармонии. Открыл свои двери драматический театр… Очень радуют наших бойцов десятки кабаре и варьете, в отличие от командования, которое крайне критически относится к откровенности некоторых номеров. Понятное дело, что только благодаря изящным женским ножкам наши солдаты и идут на представления в тесные, прокуренные помещения!

Впрочем, скорее всего командование больше беспокоит, что делать с беременными немками и их будущими детками, кои обязательно появятся после чуть более «тесного» общения местных женщин с советскими бойцами… Нет, насчет изнасилований строго, личный состав предупрежден о трибунале. И хотя отдельные случаи имеют место быть, но именно что отдельные. В основном же немки вполне себе охотно вступают в близость с нашими парнями. Причины у всех свои: от искренней симпатии до страха, взвинченного германской пропагандой, а также женской благодарности за помощь и лишнюю пайку… Я и сам заглядывался на парочку молоденьких фрау, даривших мне свои улыбки, но как-то пока не до амурных приключений. Хотя с моим знанием немецкого вполне можно договориться сходить вместе в кино, а уж там…

Кстати, кинотеатры работают уже вовсю. К моему удивлению, сегодня чуть ли не на каждой улице висят плакаты и афиши с художественными и документальными фильмами. Есть актуальные и печальные: «Знамя Победы водружено над Берлином», «Первомайский парад в Москве», «Вена снова свободна», «Майданек», «Освенцим». Но люди устали от войны так, что и среди наших солдат и местных жителей большой популярностью пользуются советские кинокомедии «Волга-Волга», «Сердца четырех», «Музыкальная история», а также немецкий фильм «Шведский соловей».

Засмотревшись на очередную фрау – высокую статную брюнетку, баварку, судя по внешности, – я и не заметил, как оказался у КПП перед резиденцией маршала Жукова.

– Здравия желаю, товарищ капитан. Ваш пропуск! – четко отрапортовал сержант в наглаженной форме.

Я хотел уж было сказать, что пропуска мне так и не выписали, но тут позади раздался знакомый голос:

– Товарищу капитану не сюда.

Я обернулся. Позади меня замер подполковник Фролов, всего неделю назад поставивший мне задачу ликвидировать банду оборотней и захватить документы.

– Прошу прощения! – козырнул я.

– Хорошего дня, товарищи офицеры! – браво козырнул сержант.

Метров сто мы шли молча. В голове роились мысли. Все они были мрачными. Явно не награждать будут. Зря только парадку надевал.

– Ты ведь знаешь, что грядет война с Японией? – начал подполковник.

В желудке противно закрутило. Приехали.

– Догадываюсь, Леонид Михайлович.

– Что скажешь об этом?

– Мы обязаны помочь союзникам. Разбить японских империалистов, – выдал я дежурные фразы.

– По политической подготовке пятерка. А сам-то что думаешь?

– При всем уважении, товарищ полковник, я думаю, что вам нужно говорить прямо. – Похоже, я не смог скрыть своего раздражения. Язык мой – враг мой…

– А говорить нечего, капитан. Тебя с твоими бойцами перебрасывают в ведение Приморского фронта.

К горлу подкатил ком. И вот как это сказать ребятам, которые уже одной ногой себя дома представляют?

– Молчишь? Недоволен? – заглянул мне в глаза Фролов.

– Простите за дерзость, товарищ полковник, а местных сил недостаточно?